Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной

Туманян Ованес Тадевосович

1970

ЛУННЫЙ СВЕТ

Лунный свет. Зрачка мученье. Сухо. Лунный свет. Легка поступь. Лунный свет. Ущелье. Скалы. Лунный свет. Река. Лунный свет. Белейший верх гор. Дорога. Человек. Лунный свет. Обрыв. Ограда. Лунный свет. Ожог меж век. Крыши. Лунный свет. Не надо плакать! Горы. Лунный свет. Лунный свет на белый свет пал. Сухие камни. Снег. Лунный свет на кукурузе. На воротах лунный свет. Лунный свет. Мгновенность грусти. Лунный свет. За веком — век. В эту ночь не плачь, о нет! Лунный свет. Высокий снег.

1970

МЫ СЛУШАЛИ МУЗЫКУ

Георгию Свиридову [201]

Мы

слушали музыку. Вечер и сад так верили ей, и так мысли парили, как будто и музыка, и снегопад, и всё это с нами случилось впервые. Впервые, давно, до всего, до судьбы, до участи хлеба, постигшей колосья, до тяжести, обременившей сады, до встречи кувшина с водою колодца. Казалось, что пуля не знает ствола, петух не приходит заре на подмогу, рука человека огня не зажгла и жернов еще не учился помолу. Нет времени позже, чем ранняя рань, нет опыта утра у мглы предрассветной, не ведает тело премудрости ран, и нет ничего, кроме музыки этой. Мы слушали музыку в мире пустом, уже существуя, еще не печалясь: страданья — потом и несчастья — потом, пока — только музыки первоначальность!

201

Свиридов Георгий Васильевич (1915–1998) — композитор, народный артист СССР.

1970

БЕЛИЗНА ЗИМНЕЙ НОЧИ

Луна. Звезда. Притихшая чинара. Душа — их отраженье сочиняла, и вышло так: о, ночи белизна! Безлюдная дорога. Горы. Камни. Им длиться дважды — явью и стихами короткими: о, ночи белизна!

1970

ДВОРИК МОЕЙ МАТЕРИ

Зимою дворик матери моей был бел от снега, летом — жёлт от света. Синело небо. Рос подсолнух. Дней я не считал. Я думал — вечно это. Бывало, мать оглянет огород, примерит к ливню или солнцепёку и так рассудит: — Если Бог пошлет, мы будем с урожаем. Слава Богу. — Ее передник вечно был в земле. Не вечно, нет. Теперь я знаю это. А я живу. И всё труднее мне глухую зиму отличить от лета.

1970

СОН ЗИМНЕЙ НОЧЬЮ

Шел снег. И при медленном снеге, при стуже небес и земли, чем глубже я спал, тем краснее тюльпаны Чегема [202] цвели. Шел снег. Но душа ночевала вдали от его белизны. Шел снег. Зеленела чинара. Как зелены зимние сны!..

1970

ТИШИНА

202

Чегем — село в Кабардино-Балкарии на правом берегу реки Чегем.

Не убивайте тишину! Лишь в ней, при лампе догоревшей, мудрец, взирая на луну, склонялся к мысли долговечной. Лишь тишина взрастит зерно, чтоб хлеб живой детей насытил, и тишиной предрешено, чтоб снег поля и двор осыпал. Весна желает тишины. Что справедливо — то негромко, и веселит трава весны меня и малого ягнёнка. Нужна такая тишина, чтоб нежилась и зрела дыня, чтобы в ночи сбылась луна и путником руководила. Лишь в тишине бахче легко налиться сладостью земною. Ребенок, сено, молоко и луг — объяты тишиною. При тишине горит очаг и юной матери не спится, при ней родится хлеб в печах, пшеница зреет, реет птица. Лишь тишина склонит ко сну, утешит мыслью и беседой. Не убивайте тишину — дар драгоценный, дар бессмертный!

1970

ЗИМА ПРИШЛА

Зима пришла в селенье, вблизи и в отдаленье белы, нежны слова и дни, беды не жди, сюда иди! Ночной сугроб лопатой от двери отгони. Снег, падай, падай, падай! Огонь, гори, гори! Ты жив, если заране сложил дрова в сарае, покуда сыт огонь, и ты — не сир, не гол. Дымок высокопарный уже достиг зари. Снег, падай, падай, падай! Огонь, гори, гори! Белы гора, и школа, и детвора, и что-то летит

в глаза — смешны бои, щека красна, снежки белы. Пойдешь ли на попятный от эдакой игры? Снег, падай, падай, падай! Огонь, гори, гори! Жива на свете белом молва о снеге белом, земля прочна, сады белы, зима пришла, все дни белы. Гуляй, маляр опрятный, вдоль неба и горы! Снег, падай, падай, падай Огонь, гори, гори!

1970

КУКУШКА

Ты слышишь? Кукушка кукует на склоне, где высится древняя зелень чинар. Столетье былое, не знаю какое, взывает ее кукованием к нам. Притихли деревья, дороги и камни, как мы — меж деревьев, дорог и камней. Не ей, исчисляющей время веками, судить о числе наших лет или дней. К тебе я скачу, я измучен и молод, прищурился глаз, углядевший меня, но я доскачу к тебе, если помогут удача судьбы и отвага коня. От ран изнемогший, к ногам твоим рухну, открою глаза и увижусь с тобой. О, как ты умеешь протягивать руку, врачуя несчастье, усталость и боль! Так было, иль будет, иль попросту мнится. Блаженно приемлют любовь облаков деревья горы. И прилежная птица кукует, сбиваясь со счёта веков. Ты слышишь? Кукушка слагает два слога, земле возвращая покой тишины. И ей заворожены заросли склона, чинары, и травы, и реки, и мы.

1970

ВЕЧЕР В ГОРАХ

Усталый вечер, как олень, возлёг на горные отроги, и сон олений одолел ущелья, склоны и дороги. Вершины думают о том, что только им удел достался — пренебрегая суетой, руководить судьбой пространства. А у подножья высоты, стоящей во главе природы, — селенья, домики, сады, дворы, плетни и огороды. Веков пророческая весть слышна лишь там, вверху обрыва. Внизу — довольны тем, что есть, что было, думают, то было. Зажглось и светится окно, и путник поспешает к дому — так, как вовеки суждено окну и путнику ночному. Вершины сверху вниз глядят на склоны с кроткими ростками, на белый яблоневый сад, на остывающие камни. Зияют влажной чернотой опять раскопанные гряды, и дворик, теплый и сухой, кончает день внутри ограды. Стада бредут под сень дворов, и близок отдых еженощный коз, буйволов, овец, коров и осликов с тяжелой ношей. Созвездья высшие зажглись, и горы кажутся веками, а жизнь внизу — всего лишь жизнь с ее детьми и стариками. Печется хлеб, горит очаг, бельё постиранное сохнет. Бранятся, мирятся, молчат, ложатся спать. Темнеет в окнах. Вверху, в заоблачной тени, снега белеют, вечность длится. Внизу — сады, дворы, плетни и красных кровель черепица.

1970

ГОВОРЮ С ЧИНАРОЙ И КОЛОСЬЯМИ

— Чинара! Тихий дождь идет. Ты счастлива, чинара? — Да. — А мне зелёности твоей вполне достаточно для счастья, и тень твоя во всю длину лежит на глади сновиденья. — Колосья! Тихий дождь прошел. Вы рады ли, колосья? — Да. — А мне для радости довольно того, что солнцу рады вы, и длится жизнь, и хлеб печется, и дети игры затевают, и не хотят остановиться веселых мельниц жернова.

1970

ГОВОРЮ В ПУТИ

Темна дорога. Высока гора. Вдали — окно и крыши черепица. В том домике живет моя сестра. Мой путь далек. Моей сестре не спится. Я приходил и уходил опять, но, сколь ни странствуй, нет судьбы превыше, чем знать, что ждут тебя сестра и мать, хлеб на столе и сень отцовской крыши. Приму спокойно всё, что суждено, и детского обета не нарушу. Для каждого в ночи горит окно, чей свет в живых удерживает душу. Темна дорога. Высока гора. Выходят звезды в свой дозор привычный. Не одинок я. Ждет меня сестра в том домике под крышей черепичной.