Поэзия народов СССР IV - XVIII веков

Маштоц Месроп

МУХАММАД САЛИХ

УЗБЕКСКИЙ ПОЭТ

1445-1506

ИЗ ПОЭМЫ «ШЕЙБАНИ-НАМЕ»

Он даром песнопенья обладал, Познаньем тайн творенья обладал, Был сладостен и мудр его язык, И в помыслах своих он был велик. Был каждый тюркский стих его огнем, А стих персидский – пламенным вином. На двух языках песни он творил, Вдвойне вниманье мудрых одарил. Его прославленные муамма Поистине – сокровища ума. Его калам – когда он им писал – Благоуханный мускус рассыпал. В его словах дышало волшебство,- Так был великолепен дар его. И недоступных не было наук Для Шейбани. Плетением кольчуг С таким же совершенством он владел, Как древний царь Давид-кольчугодел. Вот оружейник первый в том краю, Избрав кольчугу лучшую свою, Пылающую кольцами, как жар, Принес царю и властелину в дар. На ту кольчугу Шейбани взглянул И сам несколько колец согнул. Необычайно мастер-чудодей Завил их наподобие кудрей. И так был оружейник потрясен Работой, что издал он громкий стон И молвил: «Я желал, властитель мой, Блеснуть своим уменьем пред тобой. Но вижу, что не стою ничего Пред образцом искусства твоего. Я первым слыл кольчужником в стране, Соперников не ведал, равных мне. И как теперь тобою посрамлен, Коль

ты в других ремеслах столь силен. Да чашу дней твоих не иссушит Поток времен, покуда мир стоит! Да одоленье над врагом тебе Дарует небо в благостной судьбе!…» С толпой безусых, как он сам, повес Два миродержца встретятся сейчас. Потом сказал себе: «О человек! Что, о невежда, разум твой изрек! Кто миродержец истый в наши дни? Кто Джахангир, когда не Шейбани? В его руке миродержавный свет. Отныне мнений двух об этом нет. А тот, кто дух свой в лености растлил, Как может быть, чтоб он не отступил? Но всяк, чей разум истине открыт, Тот правду сокровенную узрит. Любой властитель, кто бы ни был он, Благоволеньем неба осенен. Он – светоч вседержителя, пока Его звезда и степень высока. Но и цари неравны меж собой, Не поровну одарены судьбой. Над судьбами владыки не вольны, И их пути грядущие темны. И станет меж владык возвышен тот, В чьи двери солнце истины войдет. И если б он один в пустыне жил Иль, как Юсуф, в колодезь ввергнут был, Могучий свет и там его найдет И на вершину славы возведет… Как солнце утра, встав на небесах, Купает мир в живых своих лучах, И всякое в природе естество Ликует пред сиянием его, И блещет перед ним морской простор, Пески пустынь и льды высоких гор,- Так лучезарным солнцем в наши дни Поднялся хан великий Шейбани. Так от него сиянье обрели Цари иные на лице земли. Вот хан, чья слава не умрет века, Повел на приступ грозные войска. А тот, кто Джахангиром назван был Толпой льстецов придворных и кутил, Бежал проворно, не жалея ног, И в дальней горной крепости залег. А для Ходжента был он чуженин, С дружиной чужеземной властелин. Сопутствуем Санджаром верным, шах Надежный замок укрепил в горах. Но Шейбани настиг его и там, Преследуя бегущих по пятам. И осажденным он письмо послал, Где миром дело кончить предлагал И обещал пощаду, коль народ Пред ним ворота волей отопрет. Но все увещевания его Не тронули, как видно, никого. Была твердыня сказочно крепка, Единодушны в крепости войска, И так была та крепость высока, Что погружала башни в облака… И двинулись на приступ роковой Бойцы, сомкнув щиты над головой. Бестрепетно-отважные, как львы, Они лавиной ринулись на рвы. Хоть град камней был яростно жесток, Мост навели они через поток. Те по мосту, другие прямо вброд, Где бил, крутил и выл водоворот, Перебирались на берег другой, Карабкались по насыпи крутой И, тучи стрел пуская по врагам, Уж подставляли лестницы к стенам. Уж лезли роем на отвес скалы Под струями пылающей смолы. Хоть стены были дивно высоки И лестницы их были коротки, Но в крепости смятенье началось, Великое волненье началось. Шесть тысяч человек – все сразу – там Такой подняли страшный вой и гам, Как бы настал земли последний час. И хоть мирзой назначен был Барлас, Но счастья не добилися они, Само искало счастье Шейбани. С какой неустрашимостью – смотри! – На бой пошли его богатыри! Они подкоп огромной глубины Прорыли в основании стены. И, наконец,- опоры лишена,- Обрушилась тяжелая стена. И ворвалось в зияющий пролом Все войско за прославленным вождем. И вмиг защита сломлена была, Разбита и разгромлена дотла. Побоища такого белый свет Не видел за последних двести лет. Ты скажешь: смерти ветер ледяной Пронесся по твердыне крепостной. И крепость крови сделалась полна, Как полный чан горячего вина, И кровь лилась, и бушевал пожар, Как в дни пророка в крепости Хайбар. Так бушевал огонь, что, кто от стрел И от мечей укрылся,- тот сгорел. От замка не осталось ничего – Погибли все защитники его. Их поглотили адские огни, Но рай приял батыров Шейбани. Живыми победители себя - Здоровыми увидели себя. Когда свою победу завершил, Великий хан убийства прекратил. И было повеление его: Всех пленных отпустить до одного! Несчастные свободу обрели, Найдя друг друга, в радости ушли. Хан в Самарканд направился и там Вернулся вновь к заботам и трудам.

МАДЖЛИСИ

УЗБЕКСКИЙ ПОЭТ

XVI век

ПОВЕСТЬ О САЙФУЛЬМУЛЮКЕ

О ШАХЕ АСЫME

Был шах в Египте. Зорко стерегли Его войска семь поясов земли. Асым Сафвои – так шаха нарекли Подвластные ему края земли. Его желанья все исполнял бог, Не ведал он ни страха, ни тревог, Но не хватало одного – детей, Хотя он был здоров и в силе всей. Четырехсот семидесяти лет Уже достиг, а сына нет и нет. «Нет сына – кто припомнит обо мне? Умру – кто завладеет всем в стране?» Он о своей печалился судьбе, Великих беков не пускал к себе. Шах нарушал создателя покой Одною неустанною мольбой. Так сорок дней молил и плакал шах, И днем и ночью исходил в слезах.

Шах Асым зовет к себе сына и дарит ему халат и кольцо

О небо! Шахам внемлешь ты всегда, И только для народа ты – беда. Послало небо шаху благодать,- Родился сын, и счастлив шах опять. Жил в наслажденьях царский сын, и вот Услышал он, что шах его зовет: «О сын мой, в знак отеческой любви Я поднесу тебе дары мои!» И сын пошел, отцовским вняв словам, Как кипарис, был строен он и прям. Шли рядом слуги – пери по красе. Приблизясь к шаху, поклонились все. Так сына шах лелеял и любил, Что от него он глаз не отводил. А сын смотрел все время на отца, И счастью шаха не было конца. При виде сына радовался шах, Любовь сияла у него в глазах. Он казначею приказал: «Открой Казну и дай сундук мне золотой». Открыл сундук, а в сундуке лежат Кольцо и шелком вышитый халат. От шаха сын подарки эти взял, Что за халат, об этом сын не знал. Шах приказал – и вот ведут коня. Как пери, конь. Идет, уздой звеня. Любил он этого коня – и вот Его в подарок сыну отдает. Отвесил сын почтительный поклон, Был шах его учтивостью пленен. Вот по дороге едет сын верхом, А слуги отправляются пешком. Шах дал любимцу лучшее, что мог, Но пламя на пути его зажег. Прекрасен дар, и в этом спору нет, Но скрыты в нем сто тысяч зол и бед.

Сайфульмулюк, увидев на халате портрет, влюбляется

Сайфульмулюк от шаха вышел вон, Как в бурю кипарис, качался он, Вступил в покои дивного дворца, Где наслажденьям не было конца. Во всех покоях яркий свет возник, И стал дворец похожим на цветник. Все

пировали, опьянясь вином, И падали, забывшись крепким сном. Сын шаха был один остаться рад,- Давно хотел он развернуть халат. Он развернул халат и увидал Красавицу – превыше всех похвал. Он был лицом прекрасным поражен, Изображеньем любовался он. Как на портрете краски хороши! Нет, не халат – то горе для души, Теперь ему совсем покоя нет - Он на халате увидал портрет. Чудесный, привлекающий сердца! Не видел он прекраснее лица. Чем больше смотрит отрок, не дыша, Тем больше разгорается душа. Не щеки – розы красные долин, Не губы, нет,- то сахар и рубин. Бутоном алым мнится нежный рот, Никто кудрей чернее не найдет. А брови – лук, спустивший стаю стрел, Чтоб тех разить, кто на портрет смотрел. Ее ресницы – черная игла, По остроте кинжалы превзошла. Стан гибок, словно ветка диких роз; Над станом – кольца спутанных волос, Как кипариса саженец, стройна. Не зубы – жемчуг хочет скрыть она. Царевич наклоняется вперед; Лицом к лицу приник, целуя рот. Любовь огонь в душе его зажгла, Вонзилась в грудь ему любви стрела.

Сайфульмулюк, плача, просит у шаха позволения уехать

Сайфульмулюк сказал: «О властелин, Довольно бед тебе принес твой сын. Я пыль целую под твоей ногой, Но как забыть мне облик дорогой? Сильнее чести пыл любви всегда, Вздох страсти погасил свечу стыда. Ты предложи мне солнце, месяц дай И гурию, украсившую рай,- Не нужно мне возлюбленной другой, Я без нее расстаться рад с душой. Она – в какой бы ни жила стране,- Дарована судьбою в жены мне». Взял горе в спутники Сайфульмулюк,- Не видит он друзей, красавиц, слуг. Лишь к одному портрету взгляд приник, Дворцом печали стал дворец-цветник. И день и ночь смотрел он на портрет. Конца его слезам и стонам нет. Он говорил: «Где я тебя найду? В каком высоком, сказочном саду? Где мне искать тебя, в каком краю? Где я увижу красоту твою? И щек моих запавших желтизна Расскажет всем, как боль моя сильна. Но кто о том тебе доставит весть, Об этой боли скажет все как есть? Любовной страсти пенится вино. Лишился чувств твой кипарис давно, Рыдает кровью чаша без тебя, Свеча сгорает, плача и любя. Передо мною чанг стоит, склонен, Меня жалея, испускает стон; Рубоб, припомнив горестный мой путь, Вопит в тоске, себя колотит в грудь; Вот выгнул шею бедный мой тапбур, Смотри, как плачет, горестен и хмур; От стонов мусикар весь как в огне, Канун рвет грудь, печалясь обо мне. И долгой ночью, и при свете дня Они рыдают, глядя на меня». Как желтый лист осенний, он поник, Уста теперь – шафран, не сердолик. Забыл и разум и терпенье он, Ушел от мира и покинул трон. Сломило горе старого отца, Мать проливает слезы без конца. Когда любовь твой верный спутник,- ты, Будь шахом, не уйдешь от нищеты. Нет для любви различья вер и стран, Язычников, неверных, мусульман. Когда любовь сильнее, чем гроза, То ослепляет разума глаза. Но только тот поистине влюблен, Кто так же предан, так страдал, как он. Разлуки яд – и тот ему как мед; В тоске любви – усладу он найдет. Любовь – как море, где бурлит волна,- И угрожает гибелью она. Но это море – всех влюбленных друг, Сюда входящим незнаком испуг. Тот пьян навек, кто пьет любви шербет, Глух к увещаньям, чтит ее завет. Стань, как шафран, желтей осенних трав, Одну любовь владычицей избрав.

ИСМАТИ БУХОРОИ

ТАДЖИКСКИЙ поэт

? – 1426

* * *

Если душа от рожденья не терпит насилья и зла, Помни всегда, что дворец богача для тебя кабала. Помни, что черствого хлеба кусок со стола своего Кажется слаще, чем розовый сахар с чужого стола. В жизни, как птица Хумай, удовольствуйся костью одной. Мухой на мед подлецов не лети, а трудись, как пчела. Знай – все сокровища мира не стоят зерна ячменя. Пусть во дворце нищеты и твоя раздается хвала! Разум спросил я: «О мудрый, деяний творец, Мыслей великих основа, вселенной венец! Если ты в силах,- ответь на вопрос: почему Редко для добрых сердец отмыкают ларец? Славный мудрец не получит вовеки того, Что без труда получает презренный глупец? Щедрому – жизни его не подарит эмир? Грудами золота жалкий владеет скупец? Труженик черствою коркой насытиться рад, А подлеца и льстеца пригласят во дворец?»

БАДРАДДИН ХИЛАЛИ

ТАДЖИКСКИЙ поэт

? – казнен в 1529 г.

* * *

Лишь приподнимешься, блестя, ты в ранний час на ложе, Украсит все небесный свет, и ты украсишь тоже, Прекрасней каждой розы ты, стройнее кипариса. Какое благо красота и эта нежность, боже! Сказала ты – мне жизнь отдай, свое сожги ты сердце. Они твои, вели – и все свершу я для пригожей. Иль ты душа? Она во все проникнет и исчезнет. Иль жизнь? Ведь ей возврата нет. Быть с ней желаешь схожей? Когда б, нарцисс, ты первый взгляд ко мне склоняла утром, То это – ведай ты – всею мне было бы дороже. «Быть одному – какая боль, какое это горе!» - Так стонет сердце в дни разлук, а ты все строже, строже. Ты на балконе, может быть, блеснешь лупою нежной. Все бродит Юный Месяц, ждет, глядит,- к тебе не вхожий.

* * *

Все, влюбленные в красавиц, к ним стремлением полны, Но красавицы сильнее во влюбленных влюблены. Красота горда любовью, красотой горда любовь. Это так: они друг с дружкой вечной страстью сплетены. Если шип хотя немного колет ножку соловья,- Розы рвут свои одежды, от отчаянья больны. С первых дней творенья с милой слит я; рта ее рубин И мой жемчуг страсти, знаю, были вместе рождены. О соперник, не завидуй! Ведь воители любви Бросят все, с одной любовью распрощаться не вольны. Хилали, уже согбенный! Ты о милых не тужи: Ведь к твоей душе отныне души их устремлены.

* * *

Когда моя любимая в мой бедный дом приходит, Страх гибели, от радости быть с ней вдвоем, приходит. Хоть старец многоопытный твердил нам о терпенье,- К влюбленному терпение – увы! – с трудом приходит. Тюрчанка – о, лукавая! – какой мятеж замыслила? Мятеж в мой разум бросивши, вновь с мятежом приходит. Себе где встретит равную? Лишь в зеркале и встретит, Когда глядеться в зеркало, как в водоем, приходит. «Я – друг тебе»,- ты молвила. Хоть правда, да не верю. В мой разум об обмане мысль – ах, все о нем! – приходит. Ты светоч, Хилали к тебе, как мотылек, влечется. Прогонишь прочь – уходит он; уйдет – потом приходит.

* * *

Как недуг любви осилить? Где целительные травы? Сотни раз пронзала сердце, сотни ран болят, кровавы. Коль о страсти к черным взорам расскажу я скалам,- знаю, Даже сердце скал недвижных потечет струею лавы. Насмотреться ли мне вдосталь на тебя двумя глазами? Глаз я тысячу желаю, чтоб впивать твои отравы. О луна! Тебя сравню ли хоть с одной из всех прекрасных? Мельче звезд они, а месяц пред тобой не сыщет славы. Ну, зачем ресниц кинжалы ты в меня всегда вонзаешь? Лишь взгляни,- и я повержен, хватит этой мне расправы. О, как прелесть быстролетна! Улыбнись же мне призывно. Дважды юности не будет, властны времени уставы. Коль зажгла ты пламень в сердце Хилали,- побойся: как бы И в тебя не пали искры,- искры пламени лукавы.