Погребенный кинжал
Шрифт:
— Невозможно, — усмехнулся старый дредноут. — Вирус не может думать.
— Это что–то, что мы привезли с Иникса? — допытывался Мортарион. — Оружие последней надежды, использованное против нас?
Апотекарий покачал головой.
— Я так не думаю. Я вижу здесь происки варпа.
— Ты так уверен? — Жестокосердный издал скрежещущий звук. — Как ты можешь …?
Речь дредноута оборвалась, когда Цуррик издал грубый, животный крик, заставивший похолодеть каждого, кто услышал его. Мортарион смотрел, как его воин плачет черными, кровавыми слезами, и в глубине души
— Он испытывает сильные муки, — сказал Крозий, нарушая последовавшее за этим угрюмое молчание. — Достаточные, чтобы свести с ума даже самых стойких из нас.
Мортарион едва расслышал эти слова. С огромным усилием Цуррик сумел повернуть голову так, чтобы его затуманенный взгляд встретился со взглядом примарха. Лицо легионера выражало печальную мольбу, говорящую лишь об одном.
— Ты можешь излечить его?
Крозий скривил губы.
— Не знаю, милорд. Я думаю, что это… маловероятно.
— Дай мне твой клинок, — сказал примарх, протянув руку Мораргу. Советник нахмурился, но сделал то, что ему было сказано.
Мортарион взвесил оружие, а затем взял свой шлем, который висел на магнитной пластине у бедра. Надев его, он моргнул, активировав защиту своей брони от окружающей среды на максимальном уровне, и подошел к воздушному шлюзу, закрывающему изоляционную камеру от остальной части медицинского отсека.
Жестокосердный поднял когтистую руку.
— Ты подвергнешь себя заражению! Господин, ты не можешь так поступить!
— Не говори мне о том, чего я не могу сделать, старый друг. Я не боюсь, — Мортарион вошел в шлюз и дождался окончания цикла обработки.
Внутри изокамеры от зараженного воина на медицинской койке исходил такой жар, словно его кровь кипела. Дрожа от сильных судорог, Цуррик попытался поднять руку, но не смог. Он прошептал какое–то слово, не в силах произнести его вслух.
Покой.
— Да, — сказал Мортарион, поднимая нож. Клинок был тяжелый, способный разрубать кости, и он подходил, чтобы исполнить задуманное. Примарх колебался, поворачивая оружие в руках. — Я знаю, чего ты хочешь.
Потребовалась вся воля Цуррика, чтобы он смог заставить себя сделать легкий кивок.
Мортарион прислушивался к собственному хриплому дыханию внутри своего шлема. Звук был одиноким и далеким, тяжелым от безнадежного осознания того, что он должен был сделать.
— Ты мой верный сын, — сказал он легионеру. — Ты с честью служил в Гвардии Смерти. Тебе больше не нужно страдать. А теперь — отдыхай.
Быстрым движением Мортарион вонзил нож советника в грудь Цуррика, разрезав его основное сердце надвое. Смертельный удар был идеальным. Пораженный легионер обмяк и замер.
— Готово, — произнес Жнец, глядя на медицинский ауспекс-модуль, висящий над его головой на суспензорах. Датчики устройства теперь молчали. — Покойся с миром, сын мой… — начал он.
Цуррик рванулся вперед, наполовину свесившись с койки, и ужасный вой вырвался из его покрытого пеной рта. Его слепые глаза были черными от запекшейся
Мортарион отступил на шаг и с ужасом наблюдал, как Цуррик двигается, словно дергающаяся марионетка, протягивая руку и вытаскивая боевой нож из своей груди. Он вышел из раны с тихим выплеском ихора, и примарх увидел, что металл лезвия проржавел и стал хрупким. Оружие с грохотом упало на палубу и разлетелось на куски, а Цуррик откинулся назад и скорчился.
Авточувства брони Мортариона просканировали легионера и не выдали ничего, кроме отрицательных признаков жизни. Цуррик был мертв… и в то же время нет. Его тело все еще двигалось, а испуганные глаза не отрывались от господина, умоляя его о конце, который тот не мог дать.
Мортарион отступил назад через шлюз и стоял в тишине, казалось, несколько часов, пока строгий процесс обеззараживания сканировал каждую часть его брони. Примарх не решался оглянуться. Какая бы зловещая сила ни контролировала сейчас Цуррика, это был не какой–то неземной разум, захвативший его плоть, и Мортарион понимал это всей душой. Человек, лежавший в той комнате, был тем самым, которого он забрал с Барбаруса много лет назад.
Мертвый и все же живой.
[Планета Барбарус; прошлое]
Городок назывался Ущелье Геллера, как Мортарион узнал в ту первую роковую ночь, когда прибыл сюда вслед за людьми, которым помог освободиться из плена Некаре. Небольшое поселение в одной из долин было больше простого скопления домов вокруг зала с низким потолком и общинных складов. Широкий шлейф полей твердой пшеницы окружал его, обеспечивая местных жителей урожаем, а их животных — пищей. Здесь жило около двухсот низших, и они боялись его.
Та первая ночь — уже прошло несколько недель — была напряженной. Столько всего случилось так быстро, что было трудно принять всё это сразу. До сих пор он вспоминал события той ночи и размышлял над реакцией людей на неожиданное возвращение своих близких. Многие из них плакали от радости и проявляли друг к другу такую сильную привязанность, что у Мортариона заныло в груди. Он ощутил эхо чувства, которое его юный разум не мог осознать, чувства, которое он никогда не испытывал, но отчаянно хотел испытать.
Но он скрывал эту потребность по старой привычке, боясь, что это будет воспринято как слабость. Он похоронил его, когда увидел их лица, повернувшиеся к нему и бледнокожему Каласу, изгнаннику с язвительным языком и быстрыми глазами.
Последовал спор. Некоторые хотели отправить беглецов обратно в лапы Некаре, опасаясь, что Верховный Владыка явится в Ущелье Геллера и полностью уничтожит его за мятеж против его выбраковки. Другие открыто призывали к убийству Мортариона и Каласа, несмотря на их важную роль в спасении людей. В конце концов, спасенные дали им пристанище, пусть и скудное.