Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами
Шрифт:
Но мы не в кино, а в реальности эта миля растянулась на тридцать километров, ближайшие четыре остановки – вообще не пабы, на середине пути нас ждет поездка на поезде и запланированная на конкретное время встреча с атташе Ее Величества в Ливии. Так что наш план требует более серьезного подхода.
Том все отметил на карте в телефоне, на который я весь день не мог дозвониться из-за плохой связи, так что теперь и батарея моего телефона почти мертва. Я показываю ему, что припас в своем ранце. Пакет всевозможных товаров, которые аптекарь из Boots признал годными в деле борьбы с похмельем (хотя британский закон запрещает указывать это на
По моему опыту, только расторопша срабатывает загодя, так что мы глотаем по паре таблеток, запиваем пивом и снова чокаемся.
– Айда болтать с барменом, – говорю я.
– Ладно. Но ты бы спрятал сначала кочергу.
Бармена зовут Мартин. Уже семь лет он разливает здесь эль, и ему нужна минута-другая на разогрев. Сначала он щетинится, потом смотрит исподлобья и, наконец, проводит нам полную острот экскурсию. Эту трансформацию мы будем наблюдать из раза в раз на протяжении многих последующих пинт, часть из которых нам проставят за счет заведения. В итоге Том примет решение до конца жизни во всех барах Англии притворяться канадским журналистом.
В фильме персонаж Саймона Пегга Гэри Кинг тешит себя иллюзией, что самонареченное школьное прозвище Король [91] осталось за ним и во взрослой жизни и что по возвращении ему окажут прием, соответствующий титулу. Но на «Первом посту» его не помнит никто, даже бармен. И шутка в том, что интерьер на втором посте – «Старый знакомый» – один в один повторяет первый.
«Вышли они через передние двери, а вошли потом – через задние, – говорит Мартин, указывая на оба входа. – Такая вот магия кино».
91
В переводе с англ. King (в русской транслитерации «Кинг») – король.
У меня есть краткий список весьма занудных вопросов, которые я решил задавать по ходу преодоления «Золотой мили», и Мартин, пожав плечами, соглашается на них ответить, обозначив таким образом ряд тем, на которые бармены будут высказываться на протяжении всей ночи.
В: Другие пробовали сделать то же, что мы сейчас?
О: О да. И не раз.
В: Правда?
О: Конечно. Хотя сейчас уже не припомнить, кто именно. Студенты, бывает, пробуют. Кажется, было еще двое парней из Австралии. Не знаю, далеко ли они дошли. Но ведь это и невозможно, так ведь?
В: Это мы еще посмотрим. А как тебе фильм?
О: Да хренотень. Ну то есть начинается все бодро – бары там, туда-сюда, но потом полное безумие и отвал башки.
В: А что посоветуешь против похмелья, кроме «не пить» или «не переставать пить»?
О: Я бы сказал, много воды и английский завтрак.
В: Последний вопрос: а каким тебе видится будущее британских пабов?
О: Ну, не знаю, что там с роботами и прочим, но забегайте через пару месяцев – и найдете здесь индийский ресторан.
В: Правда?
О: Ну да. Паб этот старше города, стоит здесь уже сотни лет, а они возьми да и продай его на прошлой неделе.
Промышленная революция изменила все, включая пабы. Фабричное производство лишило заработка ткачей, дубильщиков, мельников, мясников, пекарей и свечников. Им пришлось встать за конвейер, и теперь к концу рабочего дня, порабощенные и измученные, они толпами стягивались к барным стойкам.
Если раньше они напивались постепенно, выпуская алкоголь вместе с потом на полях и в кузнях, то теперь, придя в один из бесчисленных трактиров, хлопали одну за другой и напивались быстро и вдрабадан. Так на повестке индустриализации стали возникать все более плачевные свидетельства запойного пьянства и похмелья, особенно среди рабочего класса.
По наблюдениям Клемента Фрейда: «Жертве из рабочего класса, которая добирается автобусом № 13 до фабричных ворот, мало кто посочувствует; зато банкира все поймут и даже позавидуют ему, что довольно странно, ведь результаты физического труда рабочего не так уж и пострадают от похмелья, а вот производительность банкира, вероятно, сойдет на нет».
С наступлением Первой мировой войны внимание к производительности труда возросло: теперь суровый надзор осуществляли не предприниматели, а целая империя. В попытке обуздать такие беспутства, как возлияния перед утренней сменой на военном заводе, уход с рабочего места ради пинты или целая вереница пинт после смены и последующее похмелье на работе, пабы было велено открывать с полудня до половины четвертого дня и затем с шести тридцати до одиннадцати часов вечера. Так оно и продолжалось почти целый век.
«Правительства, одно за другим, запрещали поколениям британцев выпивать после одиннадцати часов вечера, – пишет Эндрю Энтони в „Гардиан“. – В результате молодежь, не говоря уже о более зрелых представителях нации, выросла под гнетом комендантских часов и полусухого закона. Эти поспешные драконовские меры доходчиво объясняют, как у нас развилось нездоровое отношение к выпивке».
Если верить расхожему мнению, расцвет современного запойного пьянства (и неопьяных дебошей) – это очередная капля для утопающей Британской империи. И винят в нем две варварские силы: патернализм в часах работы пабов и незрелые, а подчас и жестокие нравы выпивающих. В результате, как выразился бывший министр внутренних дел Джек Стро, люди стали «околачиваться по улицам и поколачивать друг друга».
К концу тысячелетия отыскать британца, у которого не нашлось бы смешной и грустной истории про пьяные и бестолковые приключения, было невозможно ни в государственном учреждении, ни в СМИ, ни даже в пабе. «В других странах пьянства стыдятся и страшатся, – размышляет эпидемиолог Энни Бриттон в своем труде о пьянстве среди британских госслужащих. – В Соединенном Королевстве ситуация уникальная: здесь пьянство прославляют в таких жутких передачах, как „Пьющая Британия“. И наше пристрастие к алкоголю становится только хуже».