Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами
Шрифт:
– Так у них было слово «похмелье»? – интересуюсь я.
– Ну, не совсем так, – признает он. – Скорее, это предположение. Переводится, пожалуй, как «головная боль с пер-р-репоя».
Я прошу его перевести весь текст как можно точнее. «Р-р-разумеется, – говорит Наттон и кладет на страницу палец: – „От головной боли с пер-р-репоя: пр-р-риложите кр-р-репко связанные листья александр-р-рийской хамедафны“ – это кустар-р-рник со сладковатым запахом».
Я слышал об этом и раньше, от учеников Плиния – формулировка несколько иная, но концепция та же: древние верили, что некоторые растения и травы отгоняют пагубные последствия употребления вина. Это совпадало с идеей, что интоксикацию вызывали в первую очередь ядовитые пары, которые поднимаются к мозгу. По словам Клемента Фрейда, «поэт Гораций, приглашая Вергилия к себе домой отобедать, напоминает ему взять с собой средство от испарений». Той же цели служили гирлянды и лавры на шее и на теле, а также венки на голове.
«Идея, – говорит Наттон, – заключалась в том, что запахам, которые вызывают тошноту, пр-р-ротиводействует аромат этих р-р-растений. Запах считался чем-то физическим, как бы действующим веществом. Возможно, здесь присутствовал и элемент чар-р-родейства. Очень сложно р-р-разграничить фольклор и то, что можно охарактер-р-ризовать как научное знание».
Это, безусловно, верно во многих культурах, как и в истории лечения похмелья в целом. Согласно Фрейду, досократик Демокрит не только сформулировал атомистическую теорию мироздания, но и утверждал, что похмелье можно исцелить, дав страдальцу эссенцию сарментиса (это такой кустарник) «без его ведома».
Энди Топер между тем пишет, что коренные жители Северной Америки справлялись с бодуном следующим образом: «положить на лоб тертый хрен, закрепить его, затем положить в рот большой палец и плотно прижать его к нёбу».
Говорят, в Пуэрто-Рико все еще принято исцелять похмелье, сжимая под мышкой дольку лайма. Практики вуду на Гаити рекомендуют втыкать булавки в пробку добившей тебя бутылки. А ученый XVII века Роберт Бойль, основоположник современной химии и пионер современной научной методологии, предложил такое (по-видимому, высоконаучное) лечение бодуна: «Возьмите молодой зеленый болиголов и положите его в носки, чтобы он образовал тонкий слой между ними и вашими ступнями: меняйте траву раз в день».
В развитие темы вуду на Британских островах – некоторые английские ведьмы (вдохновленные гаитянскими историями), судя по всему, пытались наводить особо тяжелые похмельные состояния на тех, кто не пользовался их расположением. Для этого они вбивали гвозди в чучела жертв. Может, полезнее было бы пригласить Перепоя, О Боже Похмелья [69] .
Перепой является плодом благородного воображения британского автора фэнтези, сэра Терри Пратчетта. Перепой – печальное божество, которое принимает на себя похмелье некоторых людей (возможно, этим объясняется, почему 20 % человечества невосприимчивы к похмелью). Его адепты с похмелья стенают «О боже» в надежде, что он облегчит и их мучения. О Боже в буквальном смысле носит свое бремя – тогу, всю покрытую пятнами от еды и напитков, которые сочатся из него ежедневно.
69
Билиус, о Боже Похмелья – один из богов вымышленной вселенной Плоского мира в серии книг английского писателя Терри Пратчетта. – Прим. пер.
Интересуюсь у доктора Наттона, доводилось ли ему слышать о Перепое, но ответ отрицательный. Поэтому мы возвращаемся к нашей книге и александрийской хамедафне. Я читал о гирляндах и венках из фиалки, роз, плюща, лавра и даже капустных листьев, но описанное им средство – нечто особенное.
– Да, – соглашается он. – В том числе и по этой причине данный фрагмент текста исключительно важен. Полагаю, по стилю изложения можно с определенной долей уверенности сказать, что александрийская хамедафна не только прописывалась, но и часто использовалась. Она по-прежнему растет в Египте.
– Мне надо ей разжиться, – говорю я.
– Но не просто хамедафна, – уточняет доктор Наттон. – А именно из Александрии.
– Будь то ради аромата или волшебства, – говорю я.
– Именно.
К моменту заселения в гостиницу, которую мне еще предстоит отрецензировать, дождь прекратился, но я вымок до нитки. Мне дают роскошный люкс, декорированный в мрачно-сексапильном ретростиле. То ли Санта-Фе семидесятых, то ли колониальная Африка – кричащий китч, маскулинность, пышность, опасность. В таком месте запросто могли бы выпивать Джозеф Конрад и Эрнест Хемингуэй перед тем, как выдвинуться в джунгли или пойти отрываться вечером в городе. Такой вот люкс.
Пока я развешиваю свою промокшую одежду над гигантской ванной, раздается стук в дверь. Нахожу халат, натягиваю, открываю. Передо мной – прекрасная дама в черном коктейльном платье, она загадочно возвышается над настоящим коктейль-баром – при своей компактности он впечатляет. За ней виднеются стены коридора, все в тяжелых латунных впалых и выпуклых панелях с изображениями медицинской атрибутики. Это хирургические инструменты, ампулы и мензурки; анатомические фигуры, бюсты и скелеты; а также части человеческого тела, которые размещены как бы на витрине: кости, зубы, глазные яблоки, органы. В них красиво и жутковато переливается верхний свет.
До того как здесь открылись частный клуб и отель, в этом здании долгое время размещалась больница, основанная в викторианскую эпоху, а также лечебница, которая специализировалась на венерических болезнях. Я как раз сейчас читаю «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда» Роберта Льюиса Стивенсона. Хотя Джекил «интересовался больше химией, чем анатомией» [70] , дом он купил у знаменитого хирурга, а в помещении, ставшем его лабораторией, раньше был анатомический театр. Вероятно, коридоры там выглядели очень похоже.
70
Пер. Е. Лопыревой.
– Добрый вечер, – говорит дама в черном платье, улыбаясь моему халату. – Мне вернуться попозже?
– Нет, – говорю я. – Не знаю. Зачем?
– Час приветственных коктейлей. Вы любите джин?
– Да, – зачем-то соврал я.
Она слегка подталкивает свою тележку, и бар плавно вкатывается в комнату.
Он всегда был изменчив и двояк – символ прогресса, окутанный туманом и клубящимися парами; лабиринт таинственности, чудес, копоти и выпивки. По словам путешественника XIII века, в Лондоне «было только две беды: пожары и пьяные идиоты». И это еще до появления джина.
Первыми технологию перегонки вина в этиловый спирт освоили химики в исламском мире. В дальнейшем монахи-францисканцы с помощью этой алхимии получили то, что они считали легендарной квинтэссенцией – пятым элементом. Ей дали сразу два названия: aqua vitae («вода жизни») и aqua ardens («огненная вода»). Это была волшебная, животворящая горючая жидкость, по силе воздействия вчетверо превосходящая любую из известных человеку. С тех времен мир и стал огнедышащим.