Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами
Шрифт:
– Можно вы просто расскажете мне о вине и сыре? – прошу я.
– Что ж, – говорит Спектор, – начинается все, как это нередко бывает, на бактериальном уровне. Мы состоим из бактерий, наш кишечник кишит бактериями. Мы обнаружили, что при употреблении алкоголя отдельные виды бактерий активируют иммунную систему, как будто она подверглась нападению. Это приводит к воспалению, и в кишечник попадают токсины. Кроме того, при употреблении алкоголя некоторые бактерии размножаются. Это, в частности, бактерия под названием Erysipelotrichia, которая вырабатывает дегидрогеназу – фермент, расщепляющий спирт до ацетальдегида. В свою очередь он, как вы, вероятно, знаете, является катализатором похмелья… Кроме того, исследования показали, что мыши, которым вводят эти токсины,
Пожалуй, стоит отметить, что у генетиков несколько иное представление о незатянувшейся беседе, чем у большинства простых смертных, за исключением разве что геологов. И когда я задаю элементарный вроде бы вопрос: «А на фига вообще нужны такие бактерии-садисты с точки зрения генетики?» – Спектор не торопится и раскладывает все по полочкам.
– Что ж, – отвечает Спектор, – нельзя забывать, что алкоголь для человеческого организма – явление совершенно новое.
Я только начал свыкаться с мыслью, что пьянство – это наследие глубокой древности и часть нашей общей истории, и комментарий Спектора ненадолго сбивает меня с толку. Понятное дело, что, с точки зрения генетика, десять или даже двенадцать тысячелетий – это мгновение ока. «Мы состоим из бактерий, и свыше миллиона лет наша иммунная система использует кишечные бактерии как средство коммуникации, предупреждая нас таким образом об угрозах. Сейчас же мы столкнулись с относительно новой ситуацией, когда распад спирта провоцирует сигналы тревоги и запускает оборонительную систему, вследствие чего появляются симптомы, от которых нам так худо».
По мнению Спектора, ответ организма со временем становится все жестче: нарушается баланс микрофлоры, и замученные нами кишечные ферменты работают все хуже. «Неважно, идет речь о похмелье или об аллергии на пыль, иммунная система просто не знает, как на это реагировать. Полагаю, это происходит потому, что она и так слишком перегружена, в том числе антибиотиками».
– А как же сыр? – вопрошаю я.
– Да просто посмотрите на мышей, – говорит Спектор, и на секунду мне кажется, что он прикалывается. Но на самом деле он имеет в виду исследования, в ходе которых изучался кишечник мышей и воздействие алкоголя и пробиотиков на похмельные состояния.
– Но постойте, – перебиваю я. – Как понять, что у мыши похмелье?
Идеальный голевой пас, сколько шуток можно придумать в ответ! Но Спектор на это даже не клюет.
– Никак, – отвечает он. – Поэтому мы смотрим на повреждения печени.
Мышка не может сообщить, что у нее похмелье, но известно, что на системном уровне похмелье и повреждения печени практически идентичны. Поскольку и то и другое возникает под воздействием не самого алкоголя, а химических веществ, которые образуются при его распаде, исследователи, и в частности Спектор, принимают симптомы ранних стадий повреждения печени за признаки похмелья. «В результате опытов, в ходе которых мышей принуждали к регулярным запоям, наблюдались симптомы повреждения печени, – говорит Спектор. – Опять-таки из-за токсинов, повышенной проницаемости кишечника и воспалительных процессов».
Но вот что выяснилось: когда вместе с бухлом исследователи давали тем же запойным, кишащим бактериями мышкам «пробиотики, которые содержат полезные бактерии, такие как лактобациллы» (выдержанный сыр по-научному), никаких разрушительных последствий у мышей практически не наблюдалось.
Именно такие результаты позволяют говорить, что природа все же готова прийти нам на помощь – а человеку или мышке достаточно лишь немного вина и сыра.
День-деньской я крыл крыши с кровельщиком Чарльзом Челкрафтом, а затем, сидя с ним в пабе под крышей его работы, пил крышесносный сидр «Тэтчерс» [63] . После чего от английских скороговорок для заплетающегося языка мы переходим к готским головоломкам, требующим нестандартного мышления.
Место, где я оказался, напоминает созданную Эшером декорацию к фильму
63
Thatchers в названии сидра означает не только имя собственное, но и слово «кровельщик» (thatcher).
«И я бы не советовал, – говорит Эндрю Парр, владелец кожевенной мастерской „Дж. и Ф. Дж. Бейкер“. – А начинаем мы в семь утра». Кроме того, в отличие от стали кожа – даже коровья – не прощает ошибок. «Как только шкура становится выделанной кожей, обратное превращение невозможно. Это и есть алхимия дубления».
Это одно из старейших в мире действующих кожевенных производств. Подобно бражным залам и виноградникам, с падением Римской империи оно было заброшено, а теперь работает практически так же, как в те времена. Мне все это интересно не только как материал для статьи, но и как возможность больше узнать о дубильных веществах – танинах – и об их роли в тайнах спиртного и похмелья.
Танины дуба, которые здесь используются для превращения шкур в прекрасно выделанную кожу, в других условиях преобразуют чистый, практически безвкусный спирт в золотистый ароматный виски. При этом на виноградные танины, благодаря которым создается насыщенное ароматное красное вино, возлагается ответственность (как и на сульфиды) за похмелье и мигрени у любителей красного вина.
«Танины содержатся в кожице всех растений, – поясняет Парр, высокий худой человек с научным складом ума и застенчивыми, хотя неожиданно поэтичными манерами. – В листьях цветов, в кожице винограда, в коре дуба. С помощью ферментов и антител они защищают растения. Это своего рода волшебство. До сих пор до конца неясно, почему дубовые танины так эффективно взаимодействуют со шкурами животных и превращают их в кожу. Неизвестно даже, откуда нам это известно. Тем не менее можно предположить следующее: когда наш остров был одним большим лесом, а бритты занимались охотой, со временем они стали замечать удивительные явления. Шкура животного, брошенная в лужу около дуба, приобретала определенные характеристики и становилась прочной и мягкой. Видимо, так и научились вырабатывать кожу».
Накануне вечером я принял как раз столько, чтобы сегодня почувствовать Сияние – ослепительное ощущение, будто у тебя появилась волшебная лоза. И пока Парр вещает, а мои синапсы взрываются фейерверком, на меня снисходит откровение: я вижу взаимосвязи между ремеслами, традициями Старого Света, мышками, сыром и органическим преобразованием. Мысленно я путешествую в прошлое от виски к вину и к медовухе, а затем возвращаюсь к тому, что вызывает похмельные состояния в наши дни.
Впрочем, из-за всех этих раздумий и ароматов у меня совершенно по-старосветски разболелась голова. Так что зафиксировать откровение не получается. Возвращаюсь в машину, выкатываюсь из Средиземья и отправляюсь в большой город.
Если в физическом плане похмелье – в связи с тем, как менялись биология человека, окружающая среда и крепость алкоголя, – со временем лишь немного варьировалось, то в метафизическом оно претерпело революционные пертурбации. И постулат о греховности пьянства сыграл здесь ключевую роль. Но, черт возьми, откуда он вообще взялся? Пьянство не относится к семи смертным грехам, в десяти заповедях оно тоже не упомянуто. Даже когда Данте описывал все круги ада и то, за какие грехи туда попадают, он ни словом не обмолвился ни о пьяницах, ни даже о хронических алкоголиках.