Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране
Шрифт:
работал у них в ногах, а я стоял сбоку и переводил. Пациенток это совсем не смущало, они
общались со мной как с близким человеком, в их интонациях звучала полная доверительность.
Перед походами к врачу я подробно расспрашивал женщин о проблемах, а потом со словарем
готовился к переводу, они это ценили. Расположение женщин ко мне было очевидным для
иранцев.
Поначалу доктор Ладжварди, гинеколог городской больницы, относился к этим визитам спокойно.
Но на пятый раз я заметил в
растерян, на десятый — подавлен. Уже не помню, который по счету это был визит, когда он не
выдержал и спросил: «Господин Реваз, я не могу понять! Даже у нас, мусульман, четыре жены —
это предел допустимого. Сколько же жен может иметь коммунист?!» Интеллигентному доктору и
восточному мужчине в голову не могло прийти, что я вожу к гинекологу НЕ СВОИХ жен! Пытаться
объяснить ему, что и как, было так же бессмысленно, как нашим растолковать про гургенов.
Поэтому я не стал развивать эту тему и коротко отсек: «Это не жены, это товарищи по партии, у нас
строгая дисциплина, я выполняю приказ!»
Бедный, бедный доктор Ладжварди, если бы не исламская революция, разразившаяся буквально
через несколько месяцев, это сообщение наверняка стало бы самым серьезным потрясением в его
жизни.
Стройка в Ахвазе была серьезной школой во всех отношениях. Хузестан — это адское место. Всю
зиму (пять месяцев) — проливные дожди, летом (пять месяцев) + 50о С и выше! И это в тени! А
тени, как известно, в пустыне нет! Зимой, поскольку кругом солончак, вода не уходит в почву, разливается огромными лужами, в которых можно утонуть. Эти лужи черные, красные, желтые, бирюзовые (побочный результат развития нефтехимической промышленности). В них по голову
стоят худые коровы и жуют целлофановые пакеты — больше жевать им нечего. Когда наступает
жара, вода испаряется и на огромном плоском пространстве толстым слоем остается блестящая
белая соль. Местные женщины-арабки выходят «в поле» с большими тазами на голове и, черпая
ладонями, собирают дары природы.
Жару, страшней, чем в Хузестане, я в жизни больше нигде не встречал. Возьмите зажигалку и
поднесите кончик пламени к ногтю большого пальца руки. В тот момент, когда резкая боль
заставит вас палец отдернуть, на поверхности ногтя +50о С!
После 45оС каждый последующий ощущается как дополнительные десять. Невозможно
ошибиться — 46 сейчас или 47, слишком уж разница велика. После 48-ми воздух превращается в
густой кипящий кисель, который обжигает при движении. Каждый шаг дается с трудом. И не дай
Бог дотронуться до металла! Многие не выдерживали. Несколько раз я сам наблюдал: работает
сварщик на высокой отметке, над головой у него пекло градусов 80 и перед ним дуга в 8000.
Смотришь,
высокая температура, которую мне довелось испытать, +52°С.
Скидок на жару не было. Залезешь в такую погоду по скобам на отметку 200 дымовой трубы, растолкуешь там персам, что от них требует инструкция по технике безопасности, и мало не
покажется. Кстати, насчет ТБ. Мне приходилось в большом количестве переводить тексты
наглядных пособий, и официальных и народного сочинения. И это была очень полезная практика.
Самый внушительный (самодельный) плакат висел на участке строительства дымовой трубы у
инженера-москвича Аркаши Флоринского. На здоровой фанере красным цветом было написано
по-русски: «Лучше семь раз пристегнуться, чем один раз наебнуться!». Действовало неотразимо.
«Можешь на фарси перевести?» — спросил меня как-то Аркаша. К тому времени прошло уже
полгода моей стажировки, и я с уверенностью ответил: «Могу».
Интересной и очень полезной практикой стала для меня подготовка к визиту на стройку шаха
Ирана Мохаммада Реза Пехлеви.
Я столкнулся с незнакомым мне до сих пор высоким стилем персидского языка. Обыкновенный
глагол «амадан» — «приходить, прибывать», в случае когда дело касается уважаемого человека, превращается в «ташриф авордан», что дословно означает: «приносить (свой) почет». Но когда
речь заходит о коронованной особе, иранцы произносят «ташриф-фармаи» — «соблаговоление
почета». И все приподнимаются на цыпочки.
С визитом шаха мне здорово повезло, я до сих пор ему благодарен. Если бы не Мохаммад Реза, я
так бы и вернулся домой с одним только строительно-гинекологическим лексиконом.
Моим учителем высокого стиля персидского языка в течение целого месяца был милейший
человек — полковник контрразведки САВАК. Внешне как две капли воды он походил на нашего
институтского преподавателя Ахмеда Керимовича Мамед-заде, члена иранской
коммунистической партии (Туде). Это веселое обстоятельство, известное только мне, создавало
хорошее настроение и повышало усвояемость материала. Мы сидели с полковником в
прохладном кабинете стройуправления. Он листал досье советских специалистов, которые в день
визита допускались на стройку, потом беседовал с каждым из них, а я переводил. По ходу мы
говорили о персидской литературе, истории Ирана и просто о жизни. Он был добродушным,
умным, великолепно образованным интеллигентом, подробно и интересно отвечал на мои
вопросы. Ему импонировало, что я знаю Хайяма, Хафеза, Фердоуси, Рудаки. Когда речь зашла об
истории Ирана начала двадцатого века и я высказал мнение о том, что Мирза Кучек-хан патриот и