Поклонение волхвов. Книга 2
Шрифт:
Повернулся к Ego. Тот выливал остатки “Apollinaris” на траву, чтобы перейти к вину.
– Как вы думаете, Кошкин, а почему Сатана в Библии назван “князь воздушный”?
Ego сунул стакан в карман пиджака.
– Правда? В Библии? Надо освежить в памяти... Я думал, он больше связан с огнем. Пекло и все эти прелести... Лучше спросить отца Кирилла.
– Вы передавали ему приглашение?
– Приглашение? Отцу Кириллу? Разумеется. Болен. Извинялся. Просил передать, не сможет... Превосходное вино. Я, честно сказать, становлюсь патриотом местных вин. Первушин превосходит сам себя.
Огладил пиджак и упорхал к столу, пообщаться и закусить.
Князь вернулся к своим мыслям.
Скрывать полет тоже не следовало: все равно разнесут, начнутся комментарии. Поэтому все было устроено скромно, но с достоинством. От генерал-губернатора был его заместитель, Скарабеев, в кителе и с пирожком на вилке. От прессы взят Ego с условием расписать во все газеты по-деловому, без слюней. Закуски по случаю поста умеренные, вместо оркестра – трио духовых, чтобы не совсем уж без музыки. Ну и, разумеется, сливки общества – подкисшие малость, а где другие в Ташкенте взять? Жаль, отца Кирилла нет, поговорили бы о живописи. Попросил бы его окропить аэроплан, в Петербурге так делают.
Ego терся возле стола: прицеливался к тартинкам.
Подошла, играя длинной гвоздикой, мадам Левергер:
– И о чем вы там секретничали с князем?
– М-м... – дожевывал Ego. – О чем? Не поверите. Князь спрашивал меня о Библии.
– Как любопытно... И что же вы ему ответили?
– Подискутировали, знаете. Хотя это больше по части отца Кирилла.
При упоминании отца Кирилла Матильда Петровна перестала вертеть гвоздикой и прижала ее к груди:
– Да, у него были такие глубокие проповеди... Мы с Платоном Карловичем навещали его после того случая. Очень бледен, очень. Я хотела узнать его мнение относительно… – вздохнула, – …близкого конца света.
– Конца света? Скоро? Столько новостей; кажется, опять пропустил что-то любопытное. А на какое число, уже решено?
– Вы – атеист. О таких вещах с вами говорить нельзя. – Легонько шлепнула гвоздикой по оттопыренной щеке Ego, за которой размокала непрожеванная тартинка.
– Совершенно не атеист. В доказательство чего подставляю вам другую щеку.
Матильда Петровна удостоила его улыбкой.
По документам она называлась Марфой Петровной, но, сколько ее помнили – а помнили ее уже очень давно, – она всегда была Матильдой, всегда в одном и том же возрасте и с неизменной собачкой. Как выразился один раз Ego, в Матильде Петровне есть нечто от античной статуи, а именно – прекрасная древность; после чего Ego был на целый год отлучен от салона Левергеров и кусал локти.
Ego проглотил наконец тартинку:
– Так что там насчет конца света?
Князь допил “Apollinaris” и сделал знак рукой. Духовое трио заиграло “Туркестанский марш” Чайковского-младшего. Публика побросала свои стаканы, пирожки и выстроилась с биноклями.
В черном глазке бинокля нарисовался Анатоль в кабине, машущий рукою. Цвет перчатки тонко гармонировал с окраской машины.
Заурчал мотор.
Ватутин крутил ручку аппарата – для хроники.
– Пасха!.. – сообщала Матильда Петровна, перекрикивая аэроплан и музыку. – Пасха в этом году! Совпадает! С Благовещением! Такое! Почти раз в сто лет! От этого – конец света!
Левергерше поднесли ее собачку.
– Мими! Ну что ты! Мими! Твоя мамочка с тобой! – Повернулась к Кошкину. – Хотела не брать ее...
Но Кошкин уже стоял возле князя и что-то записывал в блокнот.
– Репортеришка! – Матильда поцеловала Мими и стала смотреть, как железная этажерка поползла по полю.
Из нее еще раз помахал Анатоль. Как показалось Матильде Петровне – лично ей.
Машина уже неслась. Вот-вот взмоет ввысь.
Вдруг с земли вскочила фигура в чапане и бросилась наперерез аэроплану.
Кто-то закричал. Музыка оборвалась.
Тот, в чапане, висел на колесах. Машину бросило в сторону, она слегка оторвалась от земли, но тут же снова шлепнулась и, припадая набок, протащилась по траве.
Публика бежала к аэроплану.
Из кабины спустился белый Анатоль.
Молодой сарт валялся на траве. Лицо, чапан, трава – все в крови.
– По нему еще и винт прошелся...
– Врача! Есть здесь врач?
– Ему он уже не нужен...
– Зачем он это сделал, а? Зачем? Вы не ранены, Анатоль?
– Ничего страшного, господа. Ушибы. А может, и ранен.
– Слава богу! Но вот этот... Когда он успел подползти? Надо было не подпускать! С ними нельзя либеральничать.
– Но для чего, скажите, для чего это сделал? Для чего?
Публика расступилась. Задумчивой походкой подошел великий князь.
Лежащий приоткрыл глаза. Тихо, по-русски произнес:
– Привет от Курпы.
Услышало это только несколько человек.
Ватутин и Ego переглянулись.
Прибыла полиция. Публика расходилась.
Механик колдовал возле самолета, Анатоль лежал на траве в позе распятого и глядел в небо. Мадам Левергер рвала полевые цветы; Платон Карлович гладил Мими и ждал.
– Так что давайте уже после Пасхи, – прощался Скарабеев с князем. – Вот и его высокопревосходительство будет.
Великий князь кивнул.
– Кремень! – говорил Ego, показывая взглядом на князя. – Чем сильней неудача, тем кажется счастливее.
Мадам Левергер увенчала Анатоля венком из полевых цветов, обняла собачку и уехала.
Великий князь разговаривал с Бурбонским.
– Вы надеетесь, князь, что их можно будет цивилизовать? – говорил Бурбонский.
– У них уже была своя цивилизация. И древнее нашей с вами. Просто она по-другому устроена.
– Но тогда можно сказать, что есть цивилизация обезьян. Или цивилизация мышей. Или каких-нибудь бактерий. И что она тоже древнее нашей, человеческой.
– Скажите, Бурбонский, вы, случайно, не из сынов Израилевых?
– Я не знал своего отца.
Солнце припекало. Официанты убирали стол, снимали скатерть. Самолет откатывали в гараж.