Поклонение волхвов. Книга 2
Шрифт:
– Следующая пиэса, – поглядел на него из луча Ватутин, – моего сочинения. Посвящается отцу Кириллу. Называется... Называется “Поклонение Волхва”.
Отец Кирилл застыл. Подошедший официант, вопросительно помолчав, отошел.
– Я попрошу для звукового сопровождения подняться сюда маэстро Чайковского...
– Я здесь! – заорал “маэстро” и двинулся по параболе к роялю.
Споткнувшись о край сцены, рухнул.
Публика загоготала. Матильда Петровна наклонилась корпусом к Чайковскому, словно хотела ринуться поднимать, но не ринулась. Ватутин тоже застыл в луче и играл губами.
Добравшись с этими приключениями до рояля, Чайковский долго пыхтел за ним.
– Ну, чего тебе наиграть?.. – Показалась над крышкой его красная голова.
– Марш, как договаривались, – пошевелил губами Ватутин.
Чайковский замузицировал. Ватутин, раскачиваясь, начал:
– Я. Царь. Волхв. Корабль. О! О! Тонет! Мой ма-а-льчик! Звезда. Нечистоты. Плевки! Корабль! Оп-оп. Ни-ни-ни. Черное небо! Холерное небо! Белая звезда! О! Мой ма-а-льчик! Оп-оп. Тонет...
Выкрикивал и брал фальцетом невероятные ноты, извиваясь. Чайковский, поддавшись, тоже уже не “маршировал”, а выстукивал кулаками какую-то дичь.
Внезапно Ватутин покачнулся и осел на сцену.
Чайковский еще несколько секунд прогвоздил по клавишам. Ватутин валялся на сцене, изо рта текла кровь; со всех сторон шли, бежали, стояли люди.
День окончили у Чайковского.
Ватутин вскоре пришел в себя, но был слаб; его отнесли к Чайковскому, жившему поблизости. В переносе участвовали отец Кирилл и отец Порфирий; отец Иулиан куда-то растворился. Квартира Чайковского выглядела запущенно, мебель в чехлах пыли; единственной живой вещью был рояль, где громоздились клавираусцуги и горы нотной бумаги. Ватутина с расстегнутою пуговицей опустили на диван, с которого Чайковский смел мусорные окаменелости; сам Чайковский занял кресло, вытащил из-под себя чернильницу и предложил всем чувствовать себя как дома.
– Что за человек! – указал бровью на Ватутина. – Охота же ему демона изображать... Душа ведь у него... Котенка выходил... – Зевнул, сказал еще что-то про котенка и захрапел.
Вскоре к нему присоединился Ватутин, у которого и храп звучал несколько инфернально, так что отец Кирилл поежился.
Прихромала старуха в зеленом платке, поставила перед гостями чайник, две пыльные чашки и вазочку с засохшим вареньем.
– Что не убираетесь? – спросил ее отец Порфирий.
– Не позволяет, – ответила старуха, сердито разливая чай, – приду с веником, а он веник выхватывает и гонит.
Отец Кирилл глядел на ноты, разбросанные по роялю.
“Марш Фортинбраса”. “Тема Призрака”. “Песня Офелии”.
Отец Порфирий рассказывал о жизни в Кагане. Говорил, что скучает по своей деревне Пилино Костромской губернии и видит ее еженощно:
– Васильки там с кулак размером. Проснусь здесь – борода от слез мокрая... Только не мог там оставаться. Так бы дьячком и коптел, а там лучше батраком, чем дьячком. Бедность среди простого духовенства невозможная. А тут, хотя и жара и пыль, рясу от пота хоть выжимай, а все ж таки уважение, и возможности. – Отхлебнул чай. – О наперсном кресте уже разговор был.
Отец Кирилл слушал как сквозь сон.
– Не стоило мне с моими творениями на публику выходить, – вздохнул по-детски отец Порфирий. – Мирские люди, что они о нашей жизни понимают? А если хотите, то у меня есть еще стишата, могу прочитать...
Достав тетрадку, отец Порфирий колыбельным голосом читал свои творения. Отец Кирилл склонил голову над чашкой, в которой отмокали катышки варенья. Вечер в “Шахерезаде” и выходка Ватутина совсем разболтали его.
Допив пыльный чай, вышел в темноту. Сердце стучало, идти домой не хотелось. Родилась мысль сходить в подвал к Кондратьичу, которого не видел давно; Кондратьич прислал с сыном записку, в которой просил временную отставку от уроков по причине работ в лаборатории.
Час для визита был поздний – било двенадцать, но Кондратьич сам говорил, что посещать его лабораторию лучше ночью, когда он там есть. Идти было легко, улицы пустовали. Встретились только сторож с колотушкой да пьяный у забора, который вел разговор со своими портками: “Ну, сымайтесь же, черти!” И еще черная кошка, перерезавшая дорогу; отец Кирилл, перешагнув, пошел дальше.
– ---------------------------
[1] Годы учений (нем..).
[2] Господи, помилуй! (яп..)
[3] Между нами (фр..). Здесь: разговорн.
[4] Страх (др.-евр.).
[5] Так вот чем пудель начинен!! (Из "Фауста".)
[6] "Принц и нищий". Вариант перевода: "Князь и нищий" (фр.).
[7] Японец (яп.).
[8] Господин Накаи.... Принесите, пожалуйста (яп.).
[9] Здесь: врач (яп.).
[10] В начале (греч.).
[11] Ты любишь своего папу? … Да, я люблю тебя… А куда мы едем? (фр.)
[12] Особо приготовленный табак, закладывается под язык.
[13] Ангелы, допрашивающие душу умершего.
[14] Отче наш (греч.).
[15] Итак (нем.).
[16] Спасибо! (узб.)
[17] Для разумеющих - достаточно (лат.).
[18] Итак, в Англию! Прощайте, дорогая матушка ("Гамлет", акт IV, действие III).
[19] "Герр Бальтазар будет справа парить, Герр Гаспар - посредине, Герр Мельхиор - слева. Как жили они, Никто не знает доныне" (нем.; Гейне, "Зимняя сказка").
[20] Отвар из мака.
[21] Новоюртинск.
Ташкент, 9 апреля 1912 года
– Выращивание самого камня, таким образом, охватывает три стадии, или мутации. Первая – черная, свинец; вторая – белая, серебро; третья – желтая, она же – красная...
– Золото? – спросил отец Кирилл.
Они шли по небольшому проходу; все было в сосудах разных форм, стеклянных, металлических, закопченных. От химического духа кусалось в носу, давил потолок, по углам, стопками и врассыпную, валялись книги, в одном желтела гитара с бантом.
– Для определения тона.
Фигуры Кондратьича и отца Кирилла выгибались, вытягивались и сужались в ретортах, мимо которых они шли. В ретортах булькало и воняло.
– На второй мутации требуется дать музыкальный тон. Музыка очищает металлы.