Поклонение волхвов. Книга 2
Шрифт:
– Вы хотите сказать, что люди уже умеют получать алхимическим путем золото?
– Опять вы о золоте, ужас какой-то... Вам нужно золото? Золото, а?
– Нет.
Отец Кирилл и сам не знал, отчего спрашивает о золоте, и смутился.
– И мне оно не нужно. Как говорил Зосима Панополитанский, если ты познаешь свой разум, оставь золото тем, кто хочет разрушить себя. Тут вещи более тонкие, тут дар власти, дар слова, чудотворения...
Отец Кирилл разглядывал «машину». В никелированной поверхности имелось окошко, Кондратьич подвел его к нему.
Два лица почти прижались к стеклу.
Внутри
– «Кокцио», или нагревание на медленном огне, – пояснил Кондратьич. – Самая сложная и опасная стадия, требует наблюдения. Оставь без присмотра – и взрыв...
– А если все пройдет гладко? – Отец Кирилл, закрыв левый глаз, глядел в окошко.
– Тогда через несколько стадий можно будет получить философский камень. Вы никогда не интересовались историей Вифлеемской звезды?
Отец Кирилл отступил от окошка, вспотел и кивнул.
– Это я к тому, – продолжал Кондратьич, словно наслаждаясь его смущением, – что звезда эта, по сути, и была тем камнем, а? Посудите сами, небесное тело, метеорит или болид, влетает в атмосферу, но не сгорает и не падает, а – плывет... Зависает над Иудеей, над Вифлеемом, затем гаснет и падает то ли на гору Фавор, то ли в Иордан. Скорее, в Иордан, там и выловили осколки, об этом еще в сирийской хронике... Так вот, философский камень и есть как бы та звезда, но в более очищенном виде. Ту ведь звезду как ждали в Иудее, ох, как ждали! Были сведения: будет звезда, придет мессия, прогонит проклятых греков и римлян с их мраморными идолами, акведуками, философией и лесбийской любовью... Восстание поднимали, предводитель назвал себя Бар-Кохбой – Сын Звезды. Все напрасно. Снова римляне, метательные машины, легионы, потом опять проклятые мраморные скульптуры, бани и философия. И тут – над Вифлеемом зарево. А? – Помолчал. – Отец Кирилл, боюсь, меня скоро арестуют. Тогда нужно будет как-то сюда зайти и остановить кокцию. Вот этот рычажок... Нет, пока трогать не нужно. Идемте, я вам еще покажу, что нужно нажать на гитаре... – Наклонился, чтобы вылезти, прислушался. – Опять... Батюшка, только не смейтесь. У меня стали возникать слуховые галлюцинации. Когда я нахожусь в этом подвале. Может, это связано как-то с кокцией и философским камнем. Но я слышу, понимаете, детские голоса.
– Детские?
– Да. И детское пение. Вот сейчас...
Тишина.
В аппарате что-то булькало. Кондратьич, склонившись у проема, хрипло дышал.
Где-то рядом запели дети. Очень тихо, словно из-под земли.
Отряхивая рясу, отец Кирилл вышел во двор. Скрипнула за спиной дверь. Светало, по двору ходили куры. Посреди двора чернел водопроводный кран. «Однако князь... – подумал отец Кирилл, обходя кур. – Для чего князю вся эта алхимия?»
Ташкент, 12 апреля 1912 года
Хотя о смерти брата Гамлета кручина
покуда зелена, и все сердца полнит
лютое горе, и все королевство
застыло плакальщицей...
Клавдий расхаживает по сцене, поправляя корону (привыкает), охорашивается возле зеркал. Королева сидит на троне и машет веером. Мелькают придворные.
Великий
– Прелестно! Где вы набрали этих... (пауза) актеров? Они даже не представляют, как нужно вести себя при дворе! Король стоит как торговец сбитнем. Где ваш сбитень, король?
Клавдий на сцене сопит и поправляет корону. Она ему велика; чтобы не болталась, подоткнули ваты.
– Где вы нашли эту королеву? – продолжает великий князь.
К уху великого князя быстро склоняются губы антрепренера и что-то шепчут.
– Хорошо... – кивает великий князь. – Но она хотя бы может говорить?
Антрепренер поднимает брови. Кожа его настолько подвижна, что брови уезжают куда-то на затылок.
– Произнесите что-нибудь, – говорит великий князь. – Оставьте в покое свой веер и произнесите.
Королева кладет веер:
– Что я должна произнести?
– Что хотите. Монолог.
– У меня нет монолога. У меня одни реплики.
– Произнесите реплику.
Королева выходит на середину сцены. Взмах рукой.
– «Сбрось, добрый Гамлет, этот цвет ночной! Пусть зрак твой на Датчанина с приязнью...» Нет, не могу. Не могу!
Бросается на кресло, прикрывает лицо веером; веер вздрагивает.
Великий князь с брезгливостью наблюдает.
Клавдий снова поправляет корону, оттуда выпадает на сцену кусок ваты.
Великий князь объявляет перерыв.
– Зря его императорское высочество решил попробовать себя режиссером, – говорит Чайковский-младший, разбулькивая по рюмкам коньяк. – Уже третий состав. Так никогда и не сыграем. Еще?
Горлышко вопросительно наклоняется к рюмке фотографа. Ватутин помотал головой.
Буфет «Зимней Хивы», за столиком Чайковский-младший, Ватутин и Кошкин-Ego.
– «Быть или не быть, вот в чем вопрос», – декламирует Egoи выпивает.
За соседними столиками сидят Офелия, Тень отца Гамлета, еще пара актеров и скрипач Делоне в розовом пиджаке; атмосфера подавленная.
– А вы уверены, – произносит на полузевке Ватутин, – что нашему князю вообще нужна эта постановка, с премьерой и... прочим?
Egoбыстро закусывает и глядит на Ватутина:
– А что же ему тогда нужно? Для чего тогда все эти подготовки, репетиции?
– А ни для чего. Сами для себя.
– «Искусство для искусства», что ли? – говорит Чайковский-младший. – «Искусство для искусства»?
Выражение это ему нравится.
– Почему же только «для искусства». – Ватутин слегка отодвигается от стола и закидывает ногу на ногу. – Скорее, тщеславие. Семейное соперничество. Слышали, братец его, великий князь Константин Константинович...
– Который к нам в прошлом году...
– Да, он самый.
– Красавец!
– Красавец, – соглашается Ватутин и качает ногой. – Печатает свои литературные опусы под именем «К.Р.». А недавно написал пьесу...
– Да-да, я где-то читал, – вставляет Ego. – Что-то евангельское, собираются играть в театре.
– «Царь Иудейский». Ну и наш князь тоже в грязь лицом, значит, не ударил – вот вам, мол, «Гамлет»; в Петербург наверняка доложено. У вас «Царь Иудейский» – у нас «Гамлет»... – Ватутин замолк, поймав знаки, которые посылал ему Чайковский.