Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы
Шрифт:
Для фабрикации дела о разветвлённой сети контрреволюционных вредительских организаций ОГПУ с лета 1930 г. начало аресты крупных специалистов из центральных хозяйственных ведомств. В основном это были широко известные учёные и эксперты, игравшие заметную роль в годы НЭПа. Так, профессор Н.Д. Кондратьев, бывший эсер, товарищ министра продовольствия во Временном правительстве, работал в советских сельскохозяйственных органах, возглавлял Конъюнктурный институт Наркомата финансов, профессора Н.П. Макаров и А.В. Чаянов занимали должности в Наркомате земледелия РСФСР, профессор Л.Н. Юровский был членом коллегии Наркомата финансов, профессор П.А. Садырин, бывший член ЦК партии народной свободы, входил в правление Госбанка СССР. Опытный статистик-экономист В.Г. Громан, до 1921 г. меньшевик, работал в Госплане и ЦСУ СССР. Приблизительно такой же путь проделал и другой видный меньшевик, а с 1921 г. сотрудник Госплана СССР В.А. Базаров. Н.Н. Суханов, автор известных «Записок о революции», в 20-е годы работал в хозяйственных органах, в советских торгпредствах в Берлине и Париже. 10 октября 1917 г. в квартире Суханова, жена которого была большевичкой, состоялось известное заседание ЦК большевиков, на котором было принято решение об организации вооружённого восстания.
Усилиями ОГПУ, которые внимательно направлял
74
Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925–1936 гг. С. 192–193, 198–199.
75
РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 71. Д. 30.
Показаниями «вредителей» одними из первых оказались скомпрометированы Калинин и Рыков. Арестованный И.Д. Кондратьев, в частности, рассказал на допросе о своих встречах с Калининым и назвал его в числе тех лиц, беседы с которыми позволяли «вредителям» получать информацию о политическом положении в стране. В контактах председателя ЦИК и председателя СНК с ведущими экспертами в области экономики, конечно, не было ничего особенного. Но Сталин интерпретировал показания в выгодном для себя свете. «Что Калинин грешен, — писал Сталин Молотову в конце августа, — в этом не может быть сомнения. Всё, что сообщено о Калинине в показаниях, — сущая правда. Обо всём этом надо обязательно осведомить ЦК, чтобы Калинину впредь не повадно было путаться с пройдохами» [76] . 2 сентября 1930 г. в письме к Молотову Сталин откомментировал эту проблему так: «Насчёт привлечения к ответу коммунистов, помогавших громанам-кондратиевым, согласен, но как быть тогда с Рыковым (который бесспорно помогал им) и Калининым (которого явным образом впутал в это «дело» подлец-Теодорович)? Надо подумать об этом» [77] .
76
Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925–1936 гг. С. 198.
77
Там же. С. 211.
Встревоженный Калинин дал поручение своим сотрудникам выяснить, при каких обстоятельствах он контактировал с Кондратьевым. 8 октября секретарь ЦИК А.С. Енукидзе прислал Калинину, находившемуся в отпуске на юге, письмо, в котором, в частности, говорилось: «О материалах, просимых тобой, сообщаю, что в прошлый раз прислали тебе стенограмму твоего доклада на 4 съезде Советов. О Кондратьеве ты только там и говорил. Посылаю тебе сегодня тот же отчёт по газетам и также твой экземпляр «Показаний» (имеется в виду брошюра с показаниями «вредителей». — О.Х.)» [78] . Получив свидетельства о том, что только в одной из своих речей он упоминал имя Кондратьева как эксперта, Калинин, видимо, сумел быстро «доказать» свою непричастность к «вредителям». Сделать это было тем проще, что, конечно же, не Калинин интересовал Сталина в первую очередь. Послушного Калинина, а на его примере, возможно, и некоторых других членов Политбюро, Сталин в очередной раз припугнул лишь на всякий случай. Главной целью проводимой акции были «правые».
78
Там же. С. 199.
Однако версия моральной ответственности «правых» за «преступления вредителей» в конце концов показалась Сталину недостаточной. В ОГПУ начали разрабатывать другой «след» — прямой причастности партийных оппозиционеров к деятельности «подпольных партий» и их «террористическим планам». У арестованных преподавателей Военной академии Какурина и Троицкого были получены показания о подготовке военного заговора, во главе которого якобы стоял начальник Генерального штаба Красной армии М.Н. Тухачевский, связанный с «правыми» в партии. Заговорщики, утверждало ОГПУ, готовились к захвату власти и убийству Сталина. Сталин получил все эти материалы от Менжинского 10 сентября 1930 г. Менжинский писал: «…Арестовывать участников группировки поодиночке — рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро и последнее решение представляет известный риск» [79] . Однако, Сталин не решился организовать новое дело и арестовать Тухачевского. О колебаниях Сталина свидетельствовало его письмо Орджоникидзе от 24 сентября:
79
Военные архивы России. 1993. Вып. 1. С. 103.
«Прочти-ка поскорее показания
Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе.
Поговори обо всём этом с Молотовым, когда будешь в Москве» [80] .
80
Там же. С. 104.
Письмо Сталина показывает, что он хорошо понимал, что дело о «военном заговоре» сфабриковано в ОГПУ. Чем иначе объяснить благодушную готовность «отложить решение вопроса» ещё на несколько недель, оставить «заговорщиков» на свободе, несмотря на «предупреждение» Менжинского об опасности? Вероятнее всего, Сталин и не собирался арестовывать армейских генералов. Как и в случае с Калининым, по отношению к военным это была «профилактическая» акция. Последующие события подтвердили это. Вернувшись из отпуска в Москву, где-то в середине октября 1930 г. Сталин, Орджоникидзе и Ворошилов провели очную ставку Тухачевского с Какуриным и Троицким. Тухачевский был признан невиновным [81] .
81
Там же. С. 104–105.
Однако высказанная Сталиным в сентябрьском письме Орджоникидзе идея о «террористической деятельности» лидеров «правого уклона» оставлена не была. Забросив (несомненно, по приказу Сталина) разработку «заговора военных», в ОГПУ сфабриковали показания о «террористических планах» «Промышленной партии», а также некоторых сторонников «правого уклона». Соответственно на руководителей «правых», прежде всего на Бухарина, возлагалась моральная ответственность за поощрение «терроризма», подготовку заговоров с целью физического устранения Сталина. Вернувшись в Москву, Сталин заявил об этом по телефону Бухарину. Бухарин 14 октября 1930 г. ответил эмоциональным письмом:
«Коба. Я после разговора по телефону ушёл тотчас же со службы в состоянии отчаяния. Не потому, что ты меня «напугал» — ты меня не напугаешь и не запугаешь. А потому, что те чудовищные обвинения, которые ты мне бросил, ясно указывают на существование какой-то дьявольской, гнусной и низкой провокации, которой ты веришь, на которой строишь свою политику и которая до добра не доведёт, хотя бы ты и уничтожил меня физически так же успешно, как ты уничтожаешь меня политически…
Я считаю твои обвинения чудовищной, безумной клеветой, дикой и, в конечном счёте, неумной… Правда то, что, несмотря на все наветы на меня, я стою плечо к плечу со всеми, хотя каждый божий день меня выталкивают… Правда то, что я не отвечаю и креплюсь, когда клевещут на меня… Или то, что я не лижу тебе зада и не пишу тебе статей а lа Пятаков — или это делает меня «проповедником террора»? Тогда так и говорите! Боже, что за адово сумашествие происходит сейчас! И ты, вместо объяснения, истекаешь злобой против человека, который исполнен одной мыслью: чем-нибудь помогать, тащить со всеми телегу, но не превращаться в подхалима, которых много и которые нас губят». Бухарин требовал личной встречи и объяснений со Сталиным. Сталин заявлял, что готов только к официальным объяснениям на Политбюро.
20 октября конфликт между Сталиным и Бухариным обсуждался на закрытом заседании Политбюро. Политбюро, как и следовало ожидать, поддержало Сталина, приняв решение: «Считать правильным отказ т. Сталина от личного разговора «по душам» с т. Бухариным. Предложить т. Бухарину все интересующие его вопросы поставить перед ЦК» [82] . Однако победа Сталина была омрачена активным поведением Бухарина, который обвинял Сталина в нарушении заключённого между ними перемирия и, в конце концов, демонстративно покинул заседание. Именно об этом сообщил своим сторонникам С.И. Сырцов, благодаря чему информация о заседании сохранилась в материалах следствия по «делу Сырцова — Ломинадзе». Как писал в своём заявлении арестованный по делу А. Гальперин, «тов. Сырцов рассказал, что на Политбюро 20-го октября обсуждалось письмо Бухарина тов. Сталину, что в этом письме Бухарин пишет, что признаёт свои ошибки и спрашивает, «что от него ещё хотят». Потом рассказал о том, что тов. Сталин отказался принять тов. Бухарина для личных переговоров и что ПБ одобрило ответ тов. Сталина т. Бухарину. Указывая на значение, которое тов. Сталин придавал этому письму тов. Бухарина, тов. Сырцов сказал, что при обсуждении этого вопроса тов. Сталин предложил завесить окна» [83] . В доносе Б. Резникова, который положил начало «делу Сырцова — Ломинадзе», этот эпизод описывался так: Сырцов «прежде всего сообщил самым подробным образом, что было и о чём говорил на П.Б. Он говорил так подробно, что счёл необходимым сообщить даже такую подробность: «Сталин велел закрыть окна, хотя дело было на пятом этаже». Он сказал, что во время второго выступления т. Сталина Бухарин ушёл, не дождавшись конца. После этого Сталин прекратил свою речь, заявив: «Я хотел его поругать, но раз он ушёл, то не о чем говорить»… Сырцов сказал, что письмо (Бухарина. — О.Х.) написано от руки, и Сталин читал его никому не отдавая» [84] .
82
РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 801. Л. 12.
83
Там же. Ф. 589. Оп. 3. Д. 9333. Т. II. Л. 34.
84
Там же. Л. 135.