Полное собрание сочинений. Том 4
Шрифт:
— Для чего же ты просилъ у меня л су, когда онъ у тебя вотъ ужъ скоро м сяцъ ц лый и самое свободное время, какъ лежитъ? а?
Давыдка моргалъ глазами и молчалъ.
— Ну, отв чай-же.
Давыдка промычалъ что-то.
— В дь надо работать, братецъ: безъ работы что-же будетъ? вотъ теперь у тебя хл ба ужъ н тъ, а все это отчего? оттого, что у тебя земля дурно вспахана, да не передвоена, да не во время зас яна — все отъ л ни. — И вотъ ты просишь у меня хл ба, ну положимъ, я теб дамъ; потому что нельзя теб съ голоду умирать; да в дь этакъ д лать не годится. Чей хл бъ я теб дамъ, какъ ты думаешь? а?
— Господскій? — пробормоталъ Давыдка, робко и вопросительно поднимая глаза.
— A господскій
— Слушаю-съ, медленно пропустилъ онъ сквозь зубы.
Въ это время мимо окна мелькнула голова крестьянской женщины, несшей полотна на коромысл , и черезъ минуту въ избу вошла Давыдкина мать, высокая женщина л тъ 50, но довольно еще св жая и живая. — Загор лое, изрытое рябинами и морщинами лицо ея было далеко не красиво, но вздернутый носъ, сжатыя тонкія губы и быстрые, черные глаза, выражали энергію и умъ. — Угловатость плечь, плоскость груди, сухость рукъ и развитіе мышцъ на черныхъ босыхъ ногахъ ея свид тельствовали о томъ, что она уже давно перестала быть женщиной, стала работникомъ. Она бойко вошла въ избу, притворила дверь, обдернула поневу и сердито взглянула на сына. Князь что-то хот лъ сказать ей, но она отвернулась отъ него и начала креститься на почерн вшую икону, выглядывавшую изъ за стана. Окончивъ это д ло, она оправила с роватый платокъ, которымъ небрежно была повязана ея голова и низко поклонилась Князю.
— Съ праздникомъ Христовымъ, Ваше Сіятельство, — сказала она, — спаси тебя Богъ, отецъ ты нашъ.
Увидавъ мать, Давыдка зам тно испугался, согнулся еще более вс мъ т ломъ и еще ниже опустилъ голову.
— Спасибо, Арина, — отв чалъ Князь, — вотъ я сейчасъ съ твоимъ сыномъ говорилъ объ хозяйств объ вашемъ... Надо...
Арина или какъ ее прозвали мужики еще въ д вкахъ — Аришка-бурлакъ, подперла подбородокъ кулакомъ правой руки, которая въ свою очередь опиралась на ладонь л вой и, не дослушавъ Князя, начала говорить такъ р зко и звонко, что вся хата наполнилась звуками ея голоса, что ушамъ становилось тяжело ее слушать и со двора могло показаться, что въ хат горячо спорятъ безчисленное множество бабьихъ голосовъ.
— Чего, отецъ ты мой, чего съ нимъ говорить, в дь онъ и говорить то не можетъ, какъ челов къ. Вотъ онъ стоитъ, олухъ, — продолжала она, презрительно указывая головой на жалкую и см шную фигуру Давыдки. — Какое моехозяйство? батюшка, Ваше Сіятельство, мы — голь, хуже насъ во всей слобод у тебя н ту: ни себ , ни на барщину — срамъ, а все онъ насъ довелъ. Родили, кормили, поили, не чаяли дождаться парня. Вотъ и дождались, хл бъ лопаетъ, а работы отъ него, какъ отъ пр лой вонъ той колоды, только знаетъ на печи лежитъ, либо вотъ стоитъ, башку свою дурацкую скребетъ, — сказала она, передразнивая его. — Хоть бы ты его, отецъ, постращалъчто-ли, ужъ я сама прошу, накажи ты его, ради Господа Бога, въ солдаты ли: одинъ конецъ. Мочи моей съ нимъ не стало.
— Ну, какъ теб не гр шно, Давыдка, доводить до этаго свою мать, — сказалъ Князь, обращаясь къ нему.
Давыдка не двигался.
— В дь добро-бы мужикъ хворый былъ, а то в дь только смотр ть на него, в дь словно боровъ съ мельницы, раздулся. Есть, кажись, чему-бы и работать — гладухъ какой! Н тъ, вотъ пропадаетъ на печи лодыремъ, возьмется за что, такъ
— В дь все одна, кормилецъ, — старикъ-отъ мой хворый, старый, а я все одна, да одна. — Камень и тотъ треснетъ. Хоть бы помереть, такъ легче бы было; одинъ конецъ, а то сморятъ они меня, отецъ ты нашъ, мочи моей ужъ н тъ. Нев стка съ работы извелась, и мн тоже будетъ.
— Какъ извелась? отчего?
— Съ натуги, кормилецъ. Взяли мы ее запрошлый годъ изъ Бабурина, — продолжала она слезнымъ голосомъ, — ну баба была и молодая, св жая, смирная: важная была баба, родной. Дома-то у отца за заловками въ хол жила, нужды не видала, а какъ къ намъ поступила, какъ нашу работу узнала, и на барщину, и дома, и в зд , она, да я. Мн что? я, баба привышная, она-жъ тяжелая была, да горе стала терп ть, а все маялась — работящая была — ну, надорвалась, сердешная. Стала чахнуть, да чахнуть. Л тось петровками еще на б ду родила, a хл бушка не было, кой-что, кой-что ли, работа-же сп шная подошла. У ней груди и пересохли. Д тенокъ первинькой былъ, коровенки н ту-ти, да и д ло наше мужицкое, гд рожкомъ выкормить, а кормить неч мъ; ну изв стно, бабья глупость, она этимъ пуще убиваться стала. А какъ мальчишка померъ, ужъ она съ этой кручины выла, выла, голосила, голосила, да нужда, да работа, все таже, да такъ извелась, сердешная, что къ Покрову и сама кончилась. Онъ ее пор шилъ, бестія. Что я тебя просить хот ла, Ваше Сіятельство — продолжала она, низко кланяясь.
— Что?
— В дь онъ мужикъ еще молодой, отъ меня уже какой работы ждать, нынче жива, а завтра помру. Какъ ему безъ жены быть? В дь онъ теб не мужикъ будетъ. Обдумай ты насъ какъ нибудь, отецъ ты нашъ.
— То есть ты женить его хочешь? Чтожъ, это д ло.
— Сд лай божескую милость, ты нашъ отецъ, ты наша мать, — и, сд лавъ знакъ своему сыну, она съ нимъ вм ст грохнулась въ ноги Князя.
— Зач мъ-же ты въ землю кланяешься, — говорилъ Николинька, съ досадой поднимая ее за плечо. — Разв нельзя такъ сказать. Ты знаешь, что я этаго не люблю. Жени сына, пожалуйста, я очень радъ, коли у тебя есть нев ста на прим т .
Старуха поднялась и утирала рукавомъ сухіе глаза. Давыдка посл довалъ ея прим ру и въ томъ же глупо-апатическомъ положеніи продолжалъ стоять и слушать, что говорила его мать.
— Нев сты-то есть, какъ не быть? Вотъ Васютка Мих йкина, д вка ничего, да в дь безъ твоей воли не пойдетъ.
— Разв она не согласна?
— Н тъ, кормилецъ, коли по согласію пойдетъ?
— Ну, такъ чтожъ д лать? Я принуждать не могу, а вы поищите другую: не у себя, такъ у чужихъ, я охотно заплачу 100, 200 р., только бы шла по своей охот , а насильно выдавать замужъ нельзя. И закона такого н тъ, да и гр хъ это большой.
— Э-э-эхъ кормилецъ! Да статочное ли д ло, чтобы, глядя на нашу жизнь, охотой пошла? Солдатка самая и та такой нужды на себя принять не захочетъ. Какой мужикъ и д вку къ намъ въ дворъ отдастъ. Отчаянный не отдастъ. В дь мы голь, нищета. Одну, скажетъ, почитай, что съ голоду, заморили, такъ и моей тоже будетъ. Кто отдастъ? — прибавила она, недов рчиво качая головой. — Разсуди, Ваше Сіятельство.
— Такъ что же я могу сд лать?
— Обдумай ты насъ какъ нибудь, родненькій, — повторила уб дительно Арина, — что намъ д лать?