Полвека любви
Шрифт:
Неправедный и беспощадный режим разрушил семейную жизнь этой женщины — отнял и убил ни в чем не повинного мужа, отправил ее в многолетнюю ссылку, запретил, по отбытии срока, жить в родном городе. Из Геокчая, где было ей уже невмоготу, Рашель Соломоновна уехала на Северный Кавказ: списалась с Краснодарским крайздравом, ей предложили работу санврачом в станице Тимашевской.
В сентябре Рашель Соломоновна получила отпуск и вместе с Лидой и Аликом поехала в Москву. У Лиды было письмо к профессору Приорову, крупному ортопеду, директору ЦИТО. Но принял Лиду не сам Приоров, а его ассистент доктор Михельман. Он подтвердил диагноз: деформирующий артроз обоих тазобедренных суставов. Лечение? Главным образом бальнеологическое: радоновые ванны Пятигорска и Цхалтубо, рапа в Крыму, в Саки… Ну и болеутоляющие препараты, вот список…
Во второй половине сентября Лида с Аликом вернулись домой. Я встретил их на либавском вокзале. Лида вошла в комнату, увидела написанный мною плакат: «Добро пожаловать, мои дорогие!» — и счастливо засмеялась.
Зима пришла типично прибалтийская — ветреная, гнилая, простудная. И хоть далеко от Москвы располагалась Либава со своим военным городком, а тянуло из столицы зябким сквозняком. Доносились неприятные слухи.
А 13 января грянул гром: под скромной рубрикой «Хроника» газеты сообщили об аресте группы врачей-вредителей.
Вечером я приехал со службы домой и положил перед Лидой номер «Правды» с этой ужасающей «Хроникой».
— Неужели это правда? — Лида подняла на меня вопрошающий взгляд.
— Что-то не верится.
— Мне тоже… Но если это ложь, то… что же творится?
Что творится в государстве Советском? Мучительный вопрос. «Убийцы в белых халатах!» — истерически кричали газеты, твердило радио. Убили Жданова!.. Пытались угробить маршалов Василевского, Конева, чтобы ослабить оборону… Если бы Лидия Тимашук не схватила их за руку… Слава советской патриотке Тимашук!.. А кто же эти проклятые убийцы? Евреи… почти все кремлевские врачи — евреи, и все связаны с еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт», созданной американской разведкой…
Не-ве-ро-ятно!
Из Пубалта пришло веское указание: усилить бдительность. Бдительность — от кого, от каких врагов? Ну, от американского империализма, это ясно. Но — от врачей-евреев?!. От какого-то непонятного «Джойнта»?..
Теперь давешние критики-космополиты и нынешние врачи-убийцы, можно сказать, связались в одну нить. Трудно и крайне неприятно было произнести это слово: антисемитизм. Положим, антисемиты были всегда. Но государственные газеты — это ведь не кухня в коммуналке. За ошеломительными статьями в «Правде» стоял ЦК… президиум ЦК… и, значит, сам товарищ Сталин… Вот что было поразительно…
В начале февраля к нам приехали инспекторы из политуправления ВМФ. Да, забыл сказать: с недавних пор наша бригада была преобразована в 27-ю дивизию подводных лодок. Так вот, в дивизию прибыли два московских инспектора, капитан 1 ранга и капитан 2-го. На собрании офицеров дивизии черноволосый, черноглазый каперанг сделал доклад. НАТО и прежде всего США усилили подрывную деятельность против нас… их агентура в лице еврейской националистической организации пыталась злодейски убить Партийных и военных руководителей… главная задача — повысить бдительность… ни одной щели не оставлять врагу для проникновения в нашу жизнь, в военные тайны…
У этого капитана 1 ранга был пронзительный взгляд, способный разглядеть любую «щель». Он остановил его на мне. Я читал лекцию — инспектор сидел и внимательно слушал. Я проводил инструктаж руководителей политзанятий — он заявлялся и слушал, уставив на меня немигающий взгляд. Я чувствовал себя неуютно.
Один из штабных офицеров зазвал в свою каюту и сообщил по секрету: он слышал в салоне разговор обо мне. Бдительный инспектор заявил, что я не имею права служить в ударном соединении. Слепов ему возразил. Тот настаивал. Слепов отрезал: «Мы вам Войскунского не отдадим».
Как и многие политработники, Иван Васильевич Слепов, замначполитотдела, был не сильно грамотен, но обладал практическим умом и решительным характером. Ко мне он хорошо относился, и, думаю, он действительно отстоял меня той зимой от дотошных проверяльщиков.
А зима шла зловещая. Приехал в Либаву корреспондент «Стража Балтики» Юлий Стволинский. Это был умный мужичок с квадратной нижней челюстью, с острым языком и склонностью, как теперь говорят, к ненормативной лексике. «А что такое? — говаривал он. — Я начинал службу в конной артиллерии, а армейские лошади понимают только мат». В конной артиллерии Стволинский и начал войну, а закончил сотрудником СМЕРШа. После войны он демобилизовался и в родном Ленинграде работал в газете — по образованию он и был журналистом. Но в 49-м году его снова призвали на военную службу, и старший лейтенант Стволинский попросился на флот. У него была большая любовь к кораблям (наверное, не меньше, чем к лошадям). И назначили его редактором многотиражки на новенький крейсер «Чапаев». Оттуда Стволинский и перешел в «Страж Балтики».
Так вот, приехал Юлий Моисеевич в командировку в Либаву. Мы с ним познакомились. И между прочим, рассказал он, как, будучи недавно в отпуске в Питере, ехал куда-то в такси и таксист, чуть было не наехавший на зазевавшегося пешехода, воскликнул: «Эх, если бы жид попался, задавил бы его на…» — «Ну, а ты?» — спросил я. «А что я? На еврея я не похож. Поддакивать, конечно, не стал. Но и не одернул его. Промолчал. — Стволинский закурил сигарету, он курил много. И добавил: — Времена какие-то собачьи…» (Он употребил другое слово.)
Да, скверные времена. Теперь-то мы знаем, что Сталин готовил громкую казнь «врачей-убийц» и вслед за ней — депортацию евреев из Москвы в места, весьма отдаленные. Но тогда мы терялись в догадках.
У нас на одной из «малюток» служил инженер-лейтенант Каганович — сын Михаила, брата Лазаря. Я спросил Лешу Кагановича, не интересовался ли он у своего знаменитого дядюшки, почему разворачивается антисемитская кампания. «Спрашивал, — сказал Леша. — Лазарь Моисеевич ответил, что евреи плохо себя проявили. Особенно когда приехала Голда Меир».
Понять все это было трудно.
В тот мартовский день была оттепель. С моря дул сырой ветер, и низко плыли гонимые им стада темно-серых облаков. Равнодушная к людским страстям природа вершила свой извечный ритм. В лужи талой воды, подернутые рябью, смотрелась подступающая весна.
В тот мартовский день огромная страна замерла, оглушенная протяжными звуками траурных маршей, извергнутыми миллионами радиорепродукторов.
В клубе на береговой базе в то утро было назначено собрание офицеров дивизии. Новый начальник Пубалта контр-адмирал Пышкин, сменивший генерала Торика, должен был выступить с докладом о повышении бдительности. Мы сидели в клубе и ждали. Не слышно было гула голосов, обычных шуточек и смеха. Почти осязаемо сгущалась в полутемном зале атмосфера какой-то жути. Долго ждали, начальство запаздывало. Наконец на маленькой освещенной сцене появился, в сопровождении старших офицеров дивизии, контр-адмирал Пышкин. Он был невысок ростом и плотен, с розовым пухлым лицом.