Полвека любви
Шрифт:
— Товарищи офицеры, — обратился он к залу. — Нас постигло большое несчастье. Умер наш любимый, наш великий… — Тут начальника сотрясло рыдание, он всенародно расплакался.
Кокорев поспешно налил воды из графина и поднес ему.
Казалось чем-то нереальным все это. Кто-то громко всхлипнул сзади. Я обернулся и увидел капельмейстера Петрова-Куминского, по его помятому жизнью лицу катились слезы…
Катились слезы, стекала в канал талая вода, неслышно и неотвратимо творилась История.
Вечером, приехав домой, я застал мирную картину: Лида укладывала спать Алика, а он болтал, вертелся, у него-то было прекрасное настроение.
Мы с Лидой легли на тахту, обнявшись.
— Что же теперь будет? — тихо спросила она.
— Не знаю…
Откуда нам было знать, что спустя три года страну потрясет судьбоносный доклад Хрущева… что идол падет с пьедестала… и начнется отсчет другого времени, другой эпохи…
Нет, в тот мартовский вечер ничего мы не знали, не могли знать о том, что нас ожидает за непроницаемой завесой грядущего. Было страшно, сиротливо, странно…
Было странно думать, что начинается Время Без Сталина.
— Пришло новое указание, — сказала Лида, — на уроках истории объяснять, что не герои, а народ творит историю. А я не знаю, как это сделать. Ну, я скажу: народные массы. Но ведь массы всегда шли за кем-то. За князем, за полководцем, за вождем.
— Я тоже, — говорю, — не совсем понимаю. Готовлю лекцию «Народ — творец истории», читаю на эту тему статьи в газетах, а в голове пушкинское: «Народ безмолвствует»…
— Что же делать?
— В «Коммунисте» напечатано, что личность только тогда играет прогрессивную роль в истории, когда правильно выражает народные интересы. Так и излагай.
— Значит, Сталин правильно выражал, а Гитлер, или, скажем, Наполеон — неправильно. Да?
— Выходит, так… Как-то примитивно, схематично это выглядит… Знаешь что? У нас ведь объявлено коллективное руководство. Вот и говори, что коллектив всегда точнее найдет правильное решение, чем личность.
Горный хребет, зубчатый и изломанный, был прочно впечатан в широко распахнутое голубое небо. Поверху лежал снег, но не сплошной полосой, повторяющей изгибы хребта, а отдельными белыми черточками и загогулинами, напоминающими грузинские буквы. Что означали эти нагорные письмена? Вот вопрос…
Городок, стоящий в узкой долине под хребтом, был переполнен курортниками, приехавшими на воды. Это — Цхалтубо. Сюда летом 1953-го, получив отпуск, я привез Лиду и Алика. Мы были наслышаны о чудодейственных радоновых ваннах Цхалтубо и верили, что они помогут Лиде. Путевок у нас не было, но мы купили курсовки, дающие право принимать ванны. Комнату сняли в типично грузинском доме — просторном, деревянном, с террасой, подпертой столбами на косогоре.
У выхода из городского парка была площадка с балюстрадой, тут курортники отдыхали после ванн, усевшись на скамьи. Тут же постоянно околачивалась группка небритых, дочерна загорелых местных жителей — они устраивали приезжих на квартиры, вещи подносили. Один из них накануне помог и нам. К этому носильщику разлетелся Алик: знакомый дядя. Носильщик заулыбался, языком цокнул: «Ай, хороший мальчик». Он вынул из кармана мятых штанов желтую ириску и протянул Алику. Алик подбежал к нам, сидевшим у балюстрады: «Мама, смотри!» Ириска была облеплена табачной крошкой. «Только в рот не клади!» — испуганно воскликнула Лида. Алик удивленно посмотрел на нее и сказал: «А куда же?» Вокруг засмеялись.
Эту сценку под названием «Цхалтубская ириска» мы впоследствии вспоминали с улыбкой. Ах, прекрасное было лето! Каждое утро из тесных улиц, залитых солнцем, стекались в парк курортники: мужчины в полосатых пижамах, женщины в цветастых халатах. Такая была мода. Пижамоносцы выстраивались в очередь к газетному киоску. Однажды к одному из них, толстому и важному, стоявшему передо мной, степенно подошла жена, тоже толстая и важная, и сказала во всеуслышание:
— Купи два газета.
Дескать, вот мы какие: один газета нам мало.
Происходили важные события. В Корее закончилась трехлетняя война, прокатившаяся громыхающим на весь мир катком сперва до крайнего юга полуострова, потом до крайнего севера и замершая посредине, на 38-й параллели.
Но самым важным поразительным событием был арест Берии. Всесильный Берия, фигура номер два в послесталинской иерархии, — агент западных разведок! Изменник, враг народа! Черт знает что!
Вот тебе и коллективное руководство…
Неужели начнется новая драка за власть?..
В очереди за газетами говорили:
— Ну да, он выпустил врачей-евреев, потому и посадили его.
— Бросьте! При чем тут врачи? Он хотел скинуть Маленкова с Хрущевым, а те опередили…
— Ничего вы не понимаете! Просто он снюхался с Эйзенхауэром…
— Да не с Эйзенхауэром, а с Аденауэром…
А солнце Грузии пекло, подогревало людские страсти. Зеленоватая водичка радоновых ванн таила надежду на выздоровление. И Бог знает что предвещали снежные письмена на вершинах горного хребта.
Можно сказать, что я обжился на подплаве. В конце 53-го был произведен в капитан-лейтенанты. На учениях выходил в море — то на «щуках», то на «немках», то на «малютках».
И стал как бы историографом балтийского подплава.
Одну из комнат клуба на береговой базе, по моей просьбе, отвели под музей истории нашего соединения. В Ленинград, в Военно-морской музей полетело письмо с просьбой прислать фотокопии материалов о балтийских подводниках. У нас на береговой базе я нашел матроса-искусника — он выпилил из листа фанеры нарисованную мною большую карту Балтийского моря и раскрасил ее. В штабе дивизии я раскопал документы времен войны и выписал оттуда координаты боевых столкновений, места успешных торпедных атак. Кроме того, беседовал с участниками оных — ветеранами дивизии. Итак, картина была достаточно полная. Матрос-искусник выпилил значки с изображением взрыва, на каждом значке я вывел номер подлодки, произведшей атаку, и тоннаж потопленного немецкого судна. Эти значки приклеили к синей поверхности моря — в соответствующих местах.
Спустя какое-то время из Питера прислали копии фотоснимков, запечатлевших знаменитых подводников, встречи экипажей, вернувшихся из боевых походов, вручение победоносным командирам лодок поросят — по числу потопленных кораблей противника…
Кроме того, я написал очерк о боевом пути соединения — он был издан отделением печати Пубалта в виде брошюры.
Работая над этими материалами, я впервые узнал о походе в январе 45-го подводной лодки С-13 под командованием Александра Маринеско. Тоннаж потопленного судна «Вильгельм Густлов» — 25,5 тысяч тонн — резко отличался от тоннажа транспортов, пущенных ко дну другими балтийскими подводниками. Пять, семь, восемь тысяч тонн — а тут двадцать пять! Что же это, почему в числе подводников Героев Советского Союза нет Маринеско?