Попасть в отбор, украсть проклятье
Шрифт:
Мне при его словах вспомнился прожигавший спину взгляд. Не зря меж лопаток свербело. Ар же с подозрением скосил глаза на переминавшегося с ноги на ногу рядом гиппогрифа.
– Я тоже и догнала, и пообщалась, и пригласила к тебе в отдел поработать…
– Прости? – Ворон после последних моих слов даже чуть сбавил шаг.
– Он оказался до жути талантливым малым… К нему стоит присмотреться.
Пришлось пояснить, в чем именно талант пацана. Ну, кроме удирательного. И как только я закончила свою речь, то подумала, что
Ворон словно понял меня без слов. Просто сделал шаг, оказавшись непростительно близко, и положил руку мне на плечо, приобнимая. И тут же сбоку послышалось шипение гиппогрифа.
– Тай, я все понимаю, – глядя не на меня – на эту бестию, начал ворон.
– Но я выпустил тебя из поля зрения всего на каких-то десять минут. Как ты за это время умудрилась приручить реликтового дикого Нолькинского гиппогрифа?
– Я испугалась и… нечаянно его объездила….
– Так это ты с испуга укротила зверя, который, считалось, приручению не поддается?
– подозрительно уточнил Ар.
– Да я же говорю, что не нарочно!
– Тай, я даже боюсь представить, что ты можешь сотворить не нечаянно, а специально, – с самым серьезным видом заявил каратель.
Мы с гиппогрифом синхронно фыркнули.
– Знаешь, не хочу быть сирином, принесшим дурную весть, но ему придется остаться тут.
Зверь возмущенно заклекотал.
– Будешь вести себя хорошо, она завтра тебя навестит, – строго, будто учитель в школе, произнес ворон, обращаясь к бестии.
– А сейчас нам с Тай стоит все же наведаться по очень важному делу к офицеру Эйроу, пока не наступила глубокая ночь.
Удивительно, но мне показалось, что гиппогриф все понял. И даже величественно развернулся, показал нам свою корму и потрусил в сторону вольеров. Туда, где остался газетчик.
Впрочем, ворон не был бы вороном, если бы по–альвийски тихо и, не прощаясь ни с кем, ушел из бестиарического парка, оставив тот с открытыми воротами, гарцующим меж аллей гиппогрифом и не оплатившим вход репортером. Нет. Каратель привык наводить порядок.
Сдается, Арнсгар даже собственные роды держал под личным контролем, повитух – в нервном напряжении и вообще начал отдавать распоряжения, еще не появившись на свет!
Вот и сейчас каратель достал кристалл связи и по–военному отчеканил приказы касательно репортеров и парка. И лишь после того, как закончил, обратился ко мне, подставляя локоть:
– Прошу.
Я изогнула бровь в светской манере, поддерживая игру.
– Благодарю вас, господин каратель, - ответила я ворону в лучших традициях архитектора-окулиста: строя глазки и хитро улыбаясь. А затем добавила: – Итак, после того как инцидент со снимками исчерпан, можно ехать к Эйроу?
– Тай, не стоит забегать вперед: арбалетному болту легче всего вписаться как раз меж лопаток.
– Что ты имеешь в виду?
– сбилась я с тона утонченной воспитанности.
– Лишь то, что я бы перед тем, как заходить к последнему подозреваемому, спрятал в рукавах пару метательных звезд.
– Еще одну?
– удивилась я, справедливо полагая, что ворон и так вооружен.
– А ты, оказывается, меня уже хорошо изучила, - он плутовски улыбнулся.
– Конечно! Мы же разделили с тобой ложе прошлой ночью, - тоном оскорбленной ведьмы возмутилась я.
– Скорее – разнесли вдребезги, - припомнил ворон то, как эпично в Кейше его кровать после ночной гонки брызнула щепками от пульсара ренегата.
– Как умею, так и делю постель, - ничтоже сумняшеся парировала я.
Именно в этот момент мы подошли к магомобилю, который так и стоял припаркованным у модного салона. ? том, что четверть часа назад здесь произошел чарографический конфуз, не говорило ровным счетом ничего. Ну, кроме вытянувшегося лица швейцара, который при виде нас с вороном нервно дернул глазом.
Подозреваю, что, пропустив в модный салон репортеров, за эту свою оплошность он дорого поплатился: деньгами из жалования, нервными клетками из организма и красотой смазливой физиономии, на которой расцвел след от оплеухи.
Это я отметила машинально, садясь в магомобиль.
Замелькали улицы и проспекты района Голубой Ягоды. Моего любимого места в столице. Для меня это было сердце города. Не рыночная площадь и район Брокеров, не квартал Кристаллов, где царствовали журналисты и маги-искусники. Именно Ягода с ее зданиями прошлых столетий.
Тогда строили пусть и так же, за деньги, но при этом вкладывая душу. Даже жилые дома и мануфактуры. И это чувствовалось. В ныне старомодных и вычурных фасадах, стрельчатых окнах, резных вывесках.
Именно здесь и жил Густав Эйроу. Мы подошли к входной двери, рядом с которой висел латунный колокольчик – ещё одна деталь минувшей эпохи. Ворон уверенно дернул за шнурок, и за дверью послышались быстрые легкие шаги.
Минута – и дверь распахнулась, явив нам белокурое создание. Девушка, напоминавшая фарфоровую статуэтку, стояла на пороге и приветливо улыбалась. Только улыбка эта была странной, хоть и доброй: почти бескровные губы на алебастровой коже, синяки под глазами – все, вкупе с болезненной худобой, наводило на мысли о недуге.
– Добрый вечер! Вы, верно, к папа?
– сделала она ударение на последнем слоге на старинный манер.
– Добрый вечер, эйра Адель, если не ошибаюсь?
– ворон сделал паузу, позволяя девушке подтвердить его догадку.
– Да, верно.
Она слегка растерялась и машинально прикрыла рукой и так целомудренное декольте домашнего батистового платья.
– Вы весьма проницательны, эйра Адель, я к вашему отцу. Вы позволите войти?
– Ах да, конечно, – она спохватилась и, посторонившись, пропустила нас в прихожую, а затем и в гостиную.