После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии
Шрифт:
Теперь они оба сидели, задыхаясь, в моей квартире. Они то и дело подходили к окну и нервно смотрели вниз на улицу. Андреас был в ярости. Он обвинил другого парня в капитуляции: «Почему ты не достал оружие? Или бросился за машину? Или и то, и другое?» Он повернулся ко мне: «Просто стоял там, как тупое животное, ожидая, когда его запрягут». Потом снова к другому парню: «Что с тобой? Ты хочешь драться. Или чего ты хочешь? Свинья могла бы легко достать тебя. Как мы можем полагаться на такого парня, как ты, который трусит, как испуганная собака, когда это важно? Ты должен разобраться, что с тобой не так». Андреас сел, а затем снова вскочил в порыве гнева. Другой парень прикуривал одну галузу за другой и ничего не говорил. Должно быть, он чувствовал себя дерьмово.
Однако эта статья появилась только через одиннадцать месяцев после освобождения Андреаса, а это значит, что многие левые уже составили свое мнение о RAF, как я видел на примере моего парня и Армина Гользема. Гораздо большее место в их памяти и памяти других занимало заявление Ульрике, сделанное на пленке через три недели после освобождения Андреаса, в котором она сказала: «...мы говорим, что полицейские — свиньи, мы говорим, что человек в форме — это свинья, а не человек, поэтому мы должны с ним бороться. То есть мы не должны с ним разговаривать... конечно, может быть стрельба».
Однажды Ульрика пришла одна. С собой у нее была пишущая машинка и большая кипа бумаг, она села и начала писать. Она работала день и ночь, почти без сна. Она курила и пила кофе литрами. Беспокойство, с которым она печатала одну страницу за другой, поразило меня. Я бы никогда не смогла так работать, и я не знала никого, кто бы обладал такой же решимостью и сосредоточенностью, как она, чтобы закончить работу. Она дала мне прочитать несколько страниц: «Я хочу услышать, что вы об этом думаете». Работа называлась: Концепция городского партизана», и я упорно продирался сквозь текст. Мне потребовалось много усилий, чтобы понять, что там написано. Когда я закончил, я вернул ей листы и сказал: «По-моему, очень хорошо». Ульрика была раздражена. «Я не хочу слушать комплименты, дерьмо, я хочу знать твое мнение». Это было то, чего я не могла сделать.
Ульрике и Андреас часами спорили о тексте, спорили друг с другом, но и смеялись вместе. Им нравилось сравнивать себя друг с другом, и они яростно обсуждали разные вещи. Если Ульрике казалось, что Андреас нападает на нее слишком резко, она огрызалась: «Тогда ты пиши!». А он смеялся над ней: «Ты прекрасно знаешь, что я не могу выразить все так, как ты. Я хорошо представляю, что нужно сказать, но никто, кроме тебя, не может это написать».
Когда друзья спорили, обычно все становилось очень тяжелым, как в борцовском поединке. Таким образом, они подталкивали друг друга к более острому мышлению и более точному выражению своих мыслей. Андреас, в частности, был беспокойным, постоянно что-то искал, он не мог оставаться на одном месте от секунды к секунде, его голова была полна деа.
Я спросила Ульрике о параграфе, посвященном освобождению Андреаса. Да, сказала Ульрике, ответ на вопрос, который так часто задают нам, должен быть дан. Было ошибкой передавать кассету с фразой «...и, конечно, разрешена стрельба», не обсудив ее предварительно еще раз.
В «Концепции городской партизанской войны» есть параграфы, которые мне особенно понравились, например: «Самоуверенность студенческого движения пришла не из классовой борьбы, а из осознания того, что мы являемся частью международного движения, в котором нам противостоит точно такой же враг здесь, как и вьетконговцам там — те же бумажные тигры, те же свиньи». И: «Мы отказываемся полагаться на некую спонтанную антифашистскую мобилизацию перед лицом такого рода государственного террора и фашизма. Мы также не считаем, что выбор пути законности обязательно ведет к коррупции. Мы осознаем, что наша политическая практика может давать подобные предлоги для нетерпимости и угнетения..... Еще один предлог для нетерпимости к нам — то, что мы коммунисты. Любые прогрессивные изменения зависят от организации и борьбы коммунистов. Поэтому, вызывают ли террор и репрессии только страх и отставку или провоцируют вооруженное сопротивление, классовую ненависть и солидарность. Будет ли все идти гладко в рамках государственной империалистической стратегии или пойдет по другому пути. Все это зависит от того, настолько ли глупы коммунисты, чтобы просто лечь и позволить всему случиться с ними, или они готовы использовать доступные законные средства для организации нелегальной борьбы — в отличие от того, что они делают в настоящее время, то есть делают вид, что вооруженная борьба — это просто какой-то фетиш или причуда».
В тексте в нескольких местах упоминались «Черные пантеры» в США, и, поскольку они часто упоминались во время дискуссий, особенно Гудрун, я спросил ее о них однажды, когда мы остались наедине. Гудрун рассказала мне, что в Западной Германии существует сеть солидарности для глз, с которыми она работала в шестидесятые годы. Она организовывала фиаты, документы, деньги, нелегальное пересечение границ для глов, которые дезертировали, потому что не хотели воевать во Вьетнаме. Она столкнулась с черными солдатами, которые были «Черными пантерами» и пытались организовать сопротивление в армии США. Во время бесед с этими «Черными пантерами», которые выпускали нелегальную газету, она узнала больше об истории и идеях черных организаций в США. Вынужденный развал
Черные пантеры» привели к появлению черной партизанской организации — Черной армии освобождения.
Была и другая партизанская организация, Weathermen, которая, как и RAF, возникла на основе студенческого движения и протестов против войны во Вьетнаме. Гудрун сказала, что хотела бы полететь в США и встретиться с Weathermen. «Мы думаем, что их развитие очень похоже на наше. У флюгеров и у нас из RAF появились очень похожие идеи и практики, потому что некоторые условия одинаковы. Западная Германия и США сегодня являются наиболее высокоразвитыми промышленными центрами с сильной рабочей аристократией и коррумпированным профсоюзным руководством. Там, как и здесь, широко распространены неофашизм, потребительский террор и контроль над СМИ».
От Гудрун я узнал, что в Европе наиболее интенсивные дискуссии велись среди итальянских товарищей, многие из которых вышли из традиционно сильной Коммунистической партии, а некоторые начали организовывать вооруженное политическое движение. Их идеи были направлены в первую очередь на уже существующее широкое итальянское рабочее движение. Те, кто рассматривал себя в интернационалистском контексте, как РАФ, отвергали ведение вооруженной деятельности городскими партизанами в настоящее время. Для них это был тяжелый удар.
Гудрун, Ульрике и Андреас часто рассказывали о своих поездках по Италии, где они принимали участие во многих дискуссиях. Я не помню деталей этих дискуссий, потому что в то время мне было трудно уловить суть того, о чем они говорили.
Была еще одна выдержка, которая мне понравилась в газете РАФ, где приводилась цитата из Ленина: «Рабочие классы потрясены убогостью жизни в России. Чего мы еще не придумали, так это способа собрать все капли и струйки этого негодования...» используется применительно к ситуации, сложившейся в то время в Западной Германии: «Фактически, единственной группой, которой до сих пор удавалось собирать «каждую каплю и струйку» убогости жизни в Германии, была корпорация «Шпрингер», которая затем умудрилась еще больше усугубить эти страдания».