Последние дни Сталина
Шрифт:
Будучи первым президентом-республиканцем за последние двадцать лет (с момента окончания полномочий Герберта Гувера в 1933 году), Эйзенхауэр вместе с Фостером Даллесом во что бы то ни стало хотел продемонстрировать, что республиканцы «могут вести холодную войну еще активнее и эффективнее, чем это делали демократы» [316] . В своем первом официальном послании о положении страны в начале февраля президент — в полном соответствии с риторикой своей предвыборной кампании — подчеркнул, что его администрация настроена добиваться «освобождения 800 миллионов, живущих под игом красного террора» [317] . Но идея встречи Эйзенхауэра со Сталиным продолжала витать в воздухе. На состоявшейся 25 февраля пресс-конференции Эйзенхауэру задали вопрос по поводу саммита. «Я встречусь с кем угодно, где угодно, если это даст хоть малейший шанс сделать добро» [318] . В Кремле также не исключали подобной возможности. Всего за несколько дней до смерти Сталина журнал Newsweek заявил, что «русские, по некоторым сообщениям, предлагают организовать встречу Сталина и Эйзенхауэра в Берлине или Вене. Они готовы закончить войну в Корее и вывести свои войска из Германии и Австрии. В обмен они рассчитывают на обязательство со стороны американцев „не перевооружать Германию“» [319] .
316
Richard Goold-Adams, John Foster Dulles, A Reappraisal (New York: Appleton — Century, Crofts, 1962), 79.
317
Newsweek. 1953. 9 февраля. С. 17.
318
Цит. по: Klaus Larres, Churchill's Cold War: The Politics of Personal Diplomacy (New Haven: Yale University Press, 2002), 186.
319
Newsweek. 1953. 9
В это время Фостер Даллес изо всех сил пытался сколотить Европейское оборонительное сообщество (ЕОС), в которое, помимо Франции, Италии, Бельгии, Нидерландов и Люксембурга, должна была войти восстановившая свой суверенитет и перевооруженная Западная Германия [320] . Создание ЕОС было одним из главных приоритетов политики президента Трумэна, и теперь от Эйзенхауэра и Фостера Даллеса зависело, воплотится ли оно в жизнь. Втягивая Западную Германию в военный союз, связанный с НАТО, американцы намеревались положить конец оккупации союзников и включить Федеративную Республику в коалицию западных стран. Как сказал историк и исследователь Войтех Мастный, ЕОС служило «лакмусовой бумажкой для проверки сплоченности Запада и его готовности противостоять советской угрозе» [321] . Однако французы болезненно отнеслись к идее перевооружения Западной Германии: в недавней истории Германия трижды, в 1870, 1914 и 1940 годах, вторгалась во Францию, — а перевооружить Германию можно было только с согласия французов. Для Кремля же предлагаемая встреча Сталина с Эйзенхауэром, скорее всего, была не более чем попыткой запутать европейских политиков и отложить, если не сорвать, план Фостера Даллеса. Смерть Сталина положила конец этим замыслам.
320
Всего через несколько дней после инаугурации Эйзенхауэра Фостер Даллес отправился в дипломатическое турне по Западной Европе, главной целью которого было убедить американских союзников согласиться на создание Европейского оборонительного сообщества.
321
Vojtech Mastny, «The Elusive Detente: Stalin's Successors and the West», в сборнике Klaus Larres, Kenneth Osgood (eds), The Cold War After Stalin's Death: A Missed Opportunity for Peace? (Lanham, Maryland: Rowman & Littlefield, 2006), 6.
С его инсульта начались и первые серьезные испытания для новой администрации. Когда в Вашингтоне узнали о болезни Сталина, один высокопоставленный сотрудник американской разведки предостерег коллег от каких-либо поспешных действий. В ЦРУ Фрэнк Виснер отвечал за проведение тайных операций в Восточной Европе. Начиная с 1949 года Соединенные Штаты по воздуху забрасывали агентов на территорию Советского Союза в помощь литовским и украинским повстанцам и проводили еще более агрессивные секретные мероприятия в Польше, включая помощь антикоммунистическому движению сопротивления в форме поставок агентов и оружия [322] . Утром 4 марта, прослушав новости, Виснер тотчас отправился к директору ЦРУ Аллену Даллесу и призвал его занять сдержанную позицию. Вместе с Виснером Даллес приехал домой к своему старшему брату, госсекретарю Джону Фостеру Даллесу, который согласился с доводами Виснера: если Соединенные Штаты попытаются спровоцировать восстание, Красная армия вмешается в ситуацию со всей беспощадностью. Антикоммунистическое подполье было «не вооружено и не готово. ЦРУ требовалось время, чтобы организовать подпольные боевые группы, осуществить переправку им оружия и привести спецподразделения в состояние боевой готовности» [323] . Соединенные Штаты не могли предпринимать поспешных шагов.
322
См. Harry Rositzke, The CIA's Secret Operations (New York: Reader's Digest, 1977), 168–172.
323
Leonard Mosley, Dulles: A Biography of Eleanor, Allen, and John Foster Dulles and Their Family Network (New York: The Dial Press, 1978), 331.
Уже через несколько часов Эйзенхауэр созвал заседание Совета национальной безопасности, на котором попросил руководителей ведомств высказать свои соображения. Никто не рассчитывал на то, что с наследниками Сталина договариваться будет легче. Вице-президент Ричард Никсон, помня о давно звучавших требованиях конгрессменов снизить военные расходы, посчитал необходимым предостеречь Конгресс, что «иметь дело с преемником Сталина, возможно, будет еще сложнее, чем с самим Сталиным». Фостер Даллес поддержал эту точку зрения. Но Эйзенхауэр, согласившись с Никсоном и Фостером Даллесом, пошел еще дальше, сделав поразительное и совершенно беспочвенное заявление. Он сказал, что, «по его твердому убеждению, в конце прошлой войны Сталин предпочел бы ослабление напряженности в отношениях между СССР и западными державами, но члены Политбюро настаивали на наращивании темпов холодной войны, и Сталин был вынужден уступить их мнению» [324] . Опираясь на сведения из хорошо информированного источника, Newsweek сообщил, что Белый дом «считает [Маленкова] не менее жестким, чем Сталина, более подозрительным и, вероятно, еще более трудным партнером по переговорам» [325] . Именно эта общепринятая точка зрения и стратегическая необходимость противостоять призывам к разрядке напряженности довлели над политиками в последующие месяцы. Как писал историк Клаус Ларрес, многие государственные деятели на Западе были обеспокоены тем, что «смерть Сталина лишила Запад образа грозного врага. В результате могло стать намного сложнее поддерживать единство западной коалиции и дальнейшее дорогостоящее наращивание военной мощи Западного мира» [326] . Сталин ушел, но угроза коммунистической агрессии осталась, и ей нужно было противостоять.
324
FRUS, VIII, 1091–1093.
325
Newsweek. 1953. 16 марта. С. 19.
326
Larres, Churchill's Cold War, 197.
Сразу после того, как Сталин заболел, американские официальные лица предположили, что людям из его ближайшего окружения придется заниматься укреплением своей власти и они не будут чувствовать себя достаточно уверенно для того, чтобы выработать новый внешнеполитический курс. Из оценок разведывательных данных Госдепартамента от 4 марта можно было сделать вывод, что «принятые Сталиным политические решения, вероятно, будут заморожены на более или менее продолжительный срок, поскольку никто из советских лидеров не будет обладать достаточной силой или смелостью, чтобы попытаться отменить их» [327] . Американский поверенный в делах в Москве Джейкоб Бим подкреплял эту точку зрения. Как раз в тот день он написал из Москвы, что «склонен видеть среди представителей правящей группы признаки замешательства, неуверенности и скованности» [328] . Как писал Клаус Ларрес, официальные лица в Вашингтоне полагали, что наследники Сталина «были бы только рады, если бы капиталистический мир на некоторое время оставил их в покое» [329] . Они переживали «величайший кризис со времен гитлеровского нападения 1941 года», как позднее отмечал заслуженный дипломат Чарльз Болен, и, чтобы закрепиться у власти, им требовалось время и менее напряженная международная обстановка [330] . Именно этим и собирались воспользоваться некоторые руководители в США. Уильям Морган, на тот момент действующий глава Совета по психологической стратегии, писал: «Руководящим принципом нашей стратегии, а также нашей тайной целью, должно быть всяческое поощрение хаоса внутри СССР» [331] . По меньшей мере часть сотрудников администрации явно не стремилась к снижению напряженности в отношениях с Кремлем. Они надеялись добиться если не полной победы в холодной войне, то во всяком случае пропагандистского преимущества.
327
FRUS, VIII, 1090.
328
Там же. 1084, отправлено 4 марта 1953 г.
329
Klaus Larres, «Eisenhower and the First Forty Days after Stalin's Death: The Incompatibility of Detente and Political Warfare», Diplomacy & Statecraft, vol. 6, no. 2 (июль 1995 г.), 431.
330
Bohlen, Witness to History, 336.
331
Цит. по: Melvyn P. Leffler, For the Soul of Mankind: The United States, the Soviet Union, and the Cold War (New York: Hill & Wang, 2007), 101.
Позже,
332
См. Bedell Smith's Testimony, United States Congressional Record, Executive Session of the Senate Foreign Relations Committee, Historical Series, vol. V, 83rd Congress, First Session, 1953, 247–265. Эта цитата на с. 248–249.
К радости дипломатов, президент ухватился за кандидатуру Болена, что спровоцировало схватку с крайне правыми сенаторами во главе с Джозефом Маккарти, Стайлом Бриджесом и Германом Уэлкером. Болен, близкий друг и коллега Джорджа Кеннана, как и Кеннан, был опытным дипломатом, одним из самых уважаемых сотрудников МИДа и всю жизнь занимался советологией. Он служил переводчиком у Рузвельта во время Тегеранской и Ялтинской конференций и у Трумэна во время конференции в Потсдаме, где, к негодованию сенаторов-республиканцев, западные союзники пошли на слишком большие уступки Кремлю. Для Маккарти это было равносильно государственной измене. После смерти Рузвельта и отставки Трумэна он и его союзники в Сенате продолжали искать козлов отпущения, даже рискуя поставить в неловкое положение нового президента-республиканца. Лондонская The Times с некоторым сожалением отметила, что «проблемы, с которыми он [Фостер Даллес] столкнулся из-за Болена» помешают ему выбрать «еще более спорную кандидатуру мистера Джорджа Кеннана… Таким образом, может получиться, что в настоящий момент новая администрация окажется не в состоянии воспользоваться услугами двух человек в стране, которые лучше всего знают Россию» [333] . Несмотря на давление со стороны Маккарти, который находился на вершине своего влияния и был готов продолжать «политику недоверия» даже после вступления в должность Эйзенхауэра, президент отказался идти на попятную [334] . Возобладали более трезвые головы, и через три недели после смерти Сталина Болен получил одобрение Сената [335] .
333
The Times. 1953. 14 марта. С. 6. Что касается Кеннана, то ни Эйзенхауэр, ни Даллес не обращались к нему за советом. Эйзенхауэр пренебрежительно относился к Кеннану, считая его «слишком академичным», как он заявил в беседе с Гамильтоном Фишем Армстронгом, редактором журнала Foreign Affairs. «Он способен объяснить, как приготовить баранью котлету из печеной картошки»; см. документы Гамильтона Фиша Армстронга (Box 102), запись в его блокноте от 23 декабря 1952 г., с. 3 (Seeley G. Mudd Manuscript Library, Princeton University). Фостер Даллес относился к Кеннану не менее прохладно. Не предложив ему нового места работы, Даллес рассчитывал, что на этом его карьера и завершится (по принятым в Госдепартаменте правилам Кеннану грозила отставка, если в течение трех месяцев он не получит нового назначения). Приехав 10 марта в Вашингтон, Кеннан встречался с Чарльзом Боленом и Ч. Д. Джексоном, но ни Эйзенхауэр, ни Фостер Даллес не проявили никакого интереса к встрече с ним. Кеннан понимал, что новую администрацию не волнует его опыт или его взгляды. Как он записал в своем дневнике 13 марта 1953 года, «през[идент] и Дж. Ф. Д., по всей видимости, не заинтересованы обсуждать со мной мое будущее в качестве посла в Москве, и им не интересны мои взгляды, касающиеся Советского Союза или американо-советских отношений… Я не могу не рассматривать это как очень серьезную и тревожную ситуацию»; см. документы Джорджа Ф. Кеннана (MC076, Box 233, Folder 1, File no. 1-F, 2, Seeley G. Mudd Manuscript Library, Princeton University). Прошло несколько месяцев, прежде чем в июне 1953 года в дело вмешался Эммет Хьюз. Он убедил Эйзенхауэра отправить Кеннану благодарственное письмо в знак признания его блестящей карьеры.
334
См. Herbert S. Parmet, Eisenhower and the American Crusades (New Brunswick: Transaction, 1999), 237.
335
В этом случае Фостер Даллес опять разошелся с президентом. После того как в Сенате прозвучали первые возражения, Фостер Даллес спросил Болена, не собирается ли тот снять свою кандидатуру. Затем он настоял на том, чтобы они ехали на Капитолийский холм в отдельных машинах - чтобы их не смогли сфотографировать вместе перед предстоящими слушаниями. См. Bohlen, Witness to History, 324.
Помимо мнения Смита о назначении Болена, сенатский Комитет по международным отношениям интересовало, что он думает о развитии ситуации в Кремле. Для Беделла Смита единственным примером, позволяющим предполагать, как все будет разворачиваться в дальнейшем, был кризис передачи власти после смерти Ленина. Беделл Смит заверил членов комитета, что Сталин «лучше, чем кто-либо другой, знает, что происходило после смерти Ленина… Вполне вероятно, что мы увидим некое завещание Сталина по типу ленинского — подлинное либо сфабрикованное постфактум, — в котором в той или иной форме будет определена процедура передачи власти». Но после смерти Сталина подобного политического завещания не обнаружилось. Из вопросов и комментариев сенаторов следует, что они пытались разглядеть признаки назревающего взрыва: восстания в странах-сателлитах, дворцового переворота или даже полного краха коммунизма. Но Беделл Смит призвал к осторожности в оценках. «Это не то, что произойдет в самое ближайшее время. У нас нет возможности вмешаться в ситуацию, и для нас было бы ошибкой ожидать перемен сколько-нибудь значительного масштаба» [336] . Той же ночью спустя несколько часов Сталин умер, а у Соединенных Штатов по-прежнему не было чрезвычайного плана действий.
336
Bedell Smith's Testimony, United States Congressional Record, 253, 260. Независимо от сказанного им в 1953 году на сенатской комиссии по внешней политике, Беделл Смит дал иной и в целом верный прогноз в своих мемуарах, вышедших в 1949 году. Он писал, что передача власти будет происходить под контролем Молотова, Маленкова и Берии и что «вряд ли произойдет конфликт, сколько-нибудь соизмеримый с той битвой гигантов, которая имела место после смерти Ленина». См. Walter Bedell Smith, My Three years in Moscow (New York: J. P. Lippincott, 1949), 95.
Американские официальные лица вместе с Эйзенхауэром пустились в дискуссии о том, как отреагировать на внезапную кончину Сталина. Эйзенхауэр занял президентское кресло с обещанием поддержать народы Восточной Европы, страдающие под гнетом Советов. Теперь же, после того как Сталин умер, перед Эйзенхауэром и Фостером Даллесом открывались широкие возможности, которыми можно было воспользоваться в интересах мира и изменить траекторию холодной войны. Однако обсуждение этих возможностей разочаровало президента. По словам его главного спичрайтера и ближайшего помощника Эммета Джона Хьюза, 6 марта Эйзенхауэр сказал своим советникам: «Уже почти семь лет, начиная с 1946 года, насколько я знаю, все, кого это так или иначе касается, только и делали, что рассуждали о том, что мы будем делать, когда Сталин умрет: как это изменит общую ситуацию и как повлияет на наш политический курс. И вот он умер — и мы решили посмотреть, какие блестящие идеи подготовило правительство, какие планы предложены. Выяснилось, что результат семилетнего трепа равен НУЛЮ. У нас нет плана. У нас нет даже общего понимания того, что изменится с его смертью. Это… это преступно. Вот все, что я могу сказать». Как едко заметил Эммет Хьюз, «никто не посмел с этим спорить» [337] .
337
Emmet John Hughes, The Ordeal of Power: A Political Memoir of the Eisenhower Years (New York: Atheneum, 1963), 101; а также запись в его дневнике от 6 марта в документах Хьюза (MC073, Box 1, folder 5, Seeley G. Mudd Manuscript Library, Princeton University). Э. Дж. Либлинг отметил растерянность администрации. «Грозный старец умер, и никто не знает, какие это будет иметь последствия»; см. The New Yorker, 28 марта 1953 г., с. 105.
Эйзенхауэра обескуражило то, что отсутствие у администрации плана действий очень скоро стало достоянием гласности. В тот самый день, 6 марта, когда президент нелицеприятно высказался о сотрудниках своего штаба, Энтони Левьеро из The New York Times написал, что смертельная болезнь Сталина «буквально застала врасплох наших стратегов психологической войны, оказавшихся неготовыми воспользоваться ситуацией, которая, по общему мнению, потенциально могла бы дать нам серьезное преимущество в холодной войне». По его убеждению, в различных ведомствах правительства господствовали «вялость… лень и безынициативность». А поскольку психологическая война обычно подразумевает «саботаж, подготовку, вооружение и засылку шпионов, диверсантов и боевиков… по обе стороны железного занавеса», администрация, по мнению Левьеро, оказалась явно не готова к подобным акциям. Действия, которые все же были предприняты, — вроде религиозно окрашенного обращения Эйзенхауэра к советскому народу, процитированного в первой главе книги, — «по большей части носили характер импровизаций» [338] .
338
The New York Times. 1953. 6 марта. С. 13.