Последний бросок на запад
Шрифт:
Можно, пока переломы заживают, подумать, только надо быть очень осторожным — глаза у этого типа больно хитрые.
— По поводу расположения сербских частей нас никто особенно в это не посвящал. Видимо, именно потому, что мы наемники. А по поводу перехода на вашу сторону я не хочу пока ничего говорить. Да и боец из меня сейчас никудышный… — Емельянов указал на свою ключицу.
— Сколько ты получал у сербов? — повторил свой вопрос офицер.
— Я уже говорил…
— Я готов предложить тебе больше.
— Сколько?
— Две с половиной тысячи
«По всей видимости, они только религией и отличаются, — подумал Емельянов, — а врут одинаково безбожно. По крайней мере, сербы и десятой доли того, что обещали, не заплатили. Хотя обещают по-прежнему…»
Как бы то ни было, но Емельянов решил одно: надо тянуть время.
— Мне надо подумать. Мне только непонятно, почему я вас так интересую.
— Это объяснить нетрудно. На твоем счету несколько весьма примечательных подвигов, которые нам очень дорого стоили. Ты работаешь очень профессионально.
— А что вам такое известно?
— Кое-что известно. По крайней мере, на твой счет в отрядах, непосредственно контактирующих с сербами, имеются специальные инструкции.
Дима даже улыбнулся.
— Я обязательно подумаю. Соглашаться не подумав, просто глупо, однако отказаться — опасно для жизни. Да?
Новак одобрительно кивнул и сказал:
— Я полагаю, тебя устроило то медицинское обслуживание, которое было обещано. Однако пока ты думаешь, подобных условий я тебе предложить не могу и вынужден отправить обратно в камеру. До окончательного ответа, естественно.
— Как скажете…
Новак отдал приказ солдату с автоматом, который молча сидел на стуле с прежним недовольным видом.
— Марко, проводи его.
Хорват тяжело встал со стула, со свирепым выражением на лице подошел к Емельянову и профессиональным движением одел на русского наемника наручники.
— Пошел! — массивный кулак хорвата опустился на спину Емельянова.
Дима заскрипел зубами, сдерживая желание развернуться и врезать тому в челюсть.
Путь до прежней камеры в здании, похожем на склад, прошел без происшествий. Хорват наверняка решился как-то унизить русского наемника, и лишь когда снимал с Дмитрия наручники, попытался провести эту процедуру побольнее.
К большому сожалению Емельянова, в камере ничего не изменилось — все те же матрасы на полу, неподвижно спящие пленники. Только вместо запаха хлорки в помещении стоял какой-то странный запах.
Емельянов принюхался, начиная подозревать тут что-то неладное. Пахло не сыростью, не потом, не вонючими носками. Запах был сладковатый, удушливый, от него тошнота подкатывала к горлу…
Дмитрий приблизился к одному пленному и осторожно, чтобы не потревожить спящего, приподнял край одеяла… и вздрогнул — в постели лежал разлагающийся труп.
Лицо мертвеца уже посинело, опухло и было похоже на грязный, вывалянный в грязи мяч. Белки глаз, напоминавшие сваренные вкрутую яйца, блестели в темноте. Едва только Дима тронул одеяло, которым было накрыто тело, смрад стал еще сильнее,
— Боже мой… — тихо произнес он, присев на свой матрас.
Мутным взглядом он обвел остальных. Взглянул в окошко на занимающийся рассвет. И понял, что его привели в другую камеру. И тут все умерли. И он будет в этой страшной комнате один, среди разлагающихся трупов. Пока не подохнет тут сам. Или пока не согласится на предложение Новака.
Емельянов почувствовал, что сознание оставляет его; он подбежал к двери, забарабанил кулаком.
— Здесь все умерли! — заорал он что было мочи. — Здесь уже гниют трупы!
За дверью послышался звук шагов подходящего человека. Емельянов снова стал орать:
— Трупы! Здесь все трупы!
— Не все, — ответил знакомый голос охранника. — Вот когда и ты там будешь лежать и вонять, тогда будут действительно все. А пока — приятного отдыха. Эти ребята уже три дня без общения лежат, так что они будут очень рады твоей компании.
И Дима отошел от двери, поняв, что бесполезно что-то доказывать.
Сладкий смрадный запах сжимал горло, душил. Дима почувствовал, если он сейчас же не глотнет свежего воздуха, то просто умрет…
Но он взял себя в руки и посмотрел на зарешеченное окно. Он понял: надо устроить тут вентиляцию и как-нибудь открыть защелку на окне.
После долгих и мучительных усилий он сумел просунуть пальцы и добраться до защелки, чуть не вырвав ее с «мясом», и рывком открыть окно.
Рама открывалась внутрь, но решетка не давала возможности распахнуть окно настежь, однако и той маленькой щели, которая получилась, было достаточно, чтобы прийти в себя…
Емельянов не помнил, как, надышавшись, добрался до матраса, не помнил, как заснул…
Когда он проснулся, то увидел входившего охранника; одной рукой он вез за собой тележку, а другой брезгливо зажимал нос.
— Сука… — только и смог сказать Емельянов, наконец сообразив, что это ему принесли обед.
Почти минуту он неотрывно смотрел на тарелку, словно для собаки поставленную на пол. Тут ему стало казаться, что этот ужасный запах идет не от разлагающихся трупов, а от тарелки с едой. Он вскочил на ноги, схватил тарелку и с размаху запустил ею в закрытую дверь.
Дверь распахнулась, и на пороге появился хорват. Он флегматично пожал плечами, убрал разбросанное Емельяновым и небрежно вытер тряпкой дверь. Его слишком спокойный вид, казалось, говорил — «если бы не приказ, то я бы на тебя даже баланду не тратил».
К вечеру принесли ужин.
На звук гремящей посуды на Этот раз никто не отозвался, и только ближе к ночи, когда Емельянов уже задремал, пришел все тот же охранник и, критически оглядев помещение, поманил пленника пальцем.
Замкнув ему руки за спиной железными браслетами, он повел Емельянова по уже знакомым коридорам во двор, по знакомой дорожке, усыпанной щебенкой, — в соседнее здание, на второй этаж, где находился кабинет капитана контрразведки Новака.