Последний порог
Шрифт:
— Анна, а тебе не кажется, что все это хорошо продуманная провокация? — спросил Нильсон.
— Нет, я об этом не думала. — Девушка села к столу и задумчиво перебирала пальцами кружевную скатерть. — Как ты до этого додумался?
Нильсон поправил пижаму и закурил сигару.
— В этой истории мне многое непонятно, и ты мне ничего объяснить не сможешь.
— Это так, однако это вовсе не значит, что нас провоцируют. Факт остается фактом: Милана им сломить не удалось.
— Это хорошо, — согласился Нильсон. — Сломить им его действительно не удалось, но они поняли, что он важная фигура. Гестапо, Анна, не сборище идиотов. Они могли позволить Милану бежать, с тем чтобы понаблюдать со стороны, кто же ему будет помогать.
Анна остолбенела, сначала она уставилась темными глазами в пустоту, а потом медленно перевела взгляд на Нильсона:
— Тогда получается, что Бернат является агентом гестапо. Этого не может быть.
— А почему бы и нет? Нам известно, что он не член партии. А почему бы ему и не быть агентом гестапо? Ты сейчас отбрось в сторону чувства и оценивай только факты.
Девушка нервно вскочила со своего места:
— Этого не может быть! Тогда почему его не арестовали перед зданием посольства?
— Сделать это они еще успеют. Им известно, что ты поддерживаешь связь с Миланом, про которого они знают, что он находится в здании посольства. Их интересуют его последующие шаги, а арестовать Милана они могут и на границе.
— Что же нам теперь делать? — спросила девушка, подойдя вплотную к отцу.
— Не имею представления. Видимо, нужно решиться на риск. Хотя следует подумать... — Он замолчал и заходил по комнате.
— Ну говори же! — настаивала дочь.
— Минутку... — Губы у Нильсона шевелились, будто он молился или что-то считал. — Да, это необходимо сделать, — произнес он решительно. — Завтра ты попросишь отпуск, утром же получишь французскую визу. На это уйдет не более десяти минут. А вечером и ты отправишься в Париж. А там посмотрим, что же будет дальше.
— Думаю, что так и следует поступить, — согласилась с отцом девушка, и выражение испуга на ее лице сменилось выражением радости — она поедет вместе с Миланом! Или им обоим удастся попасть во Францию, или же они вместе погибнут на пограничной станции, но живыми в руки гестапо не сдадутся. Поцеловав отца в щеку, она прошла в комнату, где спал Милан.
Чаба купил три билета в кино. Посмотрев фильм, он и Анди зашли в «Савой» поужинать.
Перед этим он отправился к отцу попросить денег.
— Анди завтра уезжает, — сказал он ему. — Думаю, что и ты на моем месте повел бы ее поужинать куда-нибудь в приличное место. — Генерал, не говоря ни слова, достал бумажник и протянул сыну двести марок. Чаба запротестовал: — Столько мне не требуется, мы ведь не шиковать идем.
— Возьми, возьми, — настаивал Хайду, захлопнул книгу, которую держал в руках. — Не присядешь ли на минутку?
Эльфи полулежала в другом кресле-качалке с вязаньем в руках. Она встала и сказала:
— Сынок, садись сюда, мне все равно нужно уходить.
— Останься, дорогая, — попросил ее генерал, — я хочу, чтобы и ты присутствовала при этом разговоре, а Чаба сядет у меня в ногах. — Сын мысленно пожалел, что попросил денег у отца: теперь придется выслушивать родительские нравоучения, которые ему до чертиков надоели. Он посмотрел на часы. — Торопишься? — поинтересовался отец.
— Минут тридцать у меня есть, — ответил Чаба. — Я обещал Анди, что к пяти заеду за ними. — Про себя же он решил, что, если отец заговорит о Милане, он встанет и уйдет, но тут же передумал, сообразив, что это будет большой глупостью.
Эльфи, посмотрев на небо, принюхалась к воздуху.
— Дождь будет, — заметила она. — Сынок, непременно возьми плащ.
— Обязательно, — согласился Чаба и посмотрел на отца, который раскуривал толстую голландскую сигару.
— Как я вижу, — начал генерал, — ты очень подружился с Анди...
Эльфи, положив вязанье на колени, поправила подушку у себя под головой и решила внимательно следить за разговором. И хотя она не имела ни малейшего представления о том, что будет говорить муж, торопливо сказала:
— Анди — великолепное создание. А как она похорошела! Удивительно. Она стала настоящей дамой.
Чаба бросил благодарный взгляд в сторону матери, которая снова принялась за вязанье.
— И похорошела, — произнес генерал, — но сейчас речь не об этом.
— А о чем же? — спросил Чаба.
— Анди — дочь моего друга.
— К чему ты это говоришь, отец?
— Я не хотел бы, чтобы ты сделал ее несчастной. Тебе двадцать лет, ей — семнадцать. Вообще нехорошо связывать себя обязательствами в таком возрасте, и особенно если обязательства даются дочери моего друга.
Госпожа Эльфи снова отложила вязанье и сказала:
— Я вижу, я здесь не нужна. — Она хотела было встать, но Чаба, бросив на мать чуть заискивающий взгляд, попросил:
— Мама, останься. Я очень хочу, чтобы ты осталась. — Чаба закурил, прикинув, что в случае необходимости мать наверняка встанет на его сторону.
Он прекрасно знал противоречивый характер своего отца: в одних делах он мыслил вполне по-современному, в других — упорно придерживался старомодных принципов. В его представлении военный человек является существом высшего ранга, так как в нем сосредоточены самые лучшие качества: храбрость, самоотверженность, героизм, патриотизм и тому подобное. Военный, как мужчина, отличается, по его мнению, даже от самых лучших представителей мужского рода, ну, например, от профессора медицины, тем, что он обручен со смертью. Ученому в определенной степени вовсе нет необходимости умирать, он может сдаться на милость победителя, и на его совести не останется темного пятна. Военный же не имеет права сдаваться — его связывает присяга.