Последний порог
Шрифт:
В комнате, куда они вошли, их ожидал мужчина средних лет в гражданской одежде. Светлые волосы его были коротко пострижены, а голубые глаза, увеличенные очками в золотой оправе, казались большими. Скупым жестом он приказал надзирательнице оставить их вдвоем. Легко встав со своего места, он взял стул и, поставив его на середину ковра, сильным, слегка гнусавым, но дружелюбным голосом сказал: «Садитесь, мадемуазель». Эрика села и, посмотрев на тупоносые ботинки мужчины, вспомнила, в каком затрапезном виде она перед ним явилась. А что она могла поделать, когда ей не разрешили умываться, не давали иголку с ниткой, чтобы зашить платье? А раз так, пусть он посмотрит, как в блоках обращаются с узниками. Эрика даже не смела поглядеть в окно, хотя ей очень хотелось увидеть голубое небо, тучи на нем, а если бы она встала, то могла бы даже полюбоваться кромкой далекого леса. Сквозь открытое окошко в комнату вливался такой ароматный воздух, что у нее закружилась голова. Мужчина закурил, а затем предложил закурить и Эрике. Сначала она заколебалась: как-никак она не курила уже несколько месяцев кряду и боялась, что ее начнет рвать после первых же затяжек. Однако, поборов свои опасения, она все же закурила и скоро почувствовала такое опьянение, словно выпила чего-то крепкого.
Мужчина некоторое время молча рассматривал ее, а затем сказал, что по инициативе профессора Отто Эккера университетский совет обратился в соответствующие инстанции с просьбой пересмотреть дело Эрики Зоммер и смягчить приговор, учитывая ее безупречное прошлое и хорошие учебные показатели. Профессор Эккер лично поручился, что он сделает все возможное, чтобы из Эрики Зоммер вышла настоящая патриотка. Соответствующие дистанции пересмотрели ее дело и решили удовлетворить прошение университетского совета и освободить ее из-под стражи.
Из слов незнакомца Эрика поняла только то, что ее выпускают на свободу. Она тут же разрыдалась. Мужчина довольно спокойно смотрел на вздрагивающие плечи Эрики, на ее стриженую голову с тонкой шеей и молчал, так как понимал, что сейчас девушка вряд ли что поймет. Неожиданно она успокоилась, перестала плакать, как будто у нее кончились все слезы. Подняв худое, измученное лицо с лихорадочно заблестевшими глазами, она слегка приоткрыла губы, сверкнув зубами.
— Пауля тоже? — тихо спросила она. — Его тоже освобождают?
— Вы имеете в виду художника Витмана? — Девушка кивнула. — Да, и его тоже, — ответил незнакомец. — Только дело в том, что Витман покончил жизнь самоубийством. Судебная экспертиза установила, что он страдал сильной формой невроза и в момент одного из припадков покончил с собой.
Эрика смотрела прямо перед собой, блеск глаз потух, и постепенно ею овладело какое-то равнодушие. Казалось, с этой минуты она перестала существовать, превратилась в какой-то механизм, чувства ее жили как бы сами по себе, но ее уже нисколько не интересовало, что с ней будет дальше.
— После освобождения вы куда намерены уехать? Куда?
— Я и сама не знаю.
— Ваши родители отказались от вас. Это, разумеется, нехорошо, но мы не имеем права вмешиваться в их действия. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Да, понимаю.
— Профессор Эккер великодушно предложил вам временно пожить у него. Вы согласны?
— Как хотите.
— Этот вопрос вы должны решить сами.
— Мне все равно.
Мужчина, не подавая вида, злился. «Что за бредовая идея пришла в голову Гейдриху? Ведь эта девица тронулась... Что он от нее хочет? А, черт с ним, это уже его дело!»
— Послушайте меня, мадемуазель, вам следует подписать вот это заявление. — Он взял со стола листок: — Здесь написано, что вы будете молчать о том, что с вами здесь происходило, включая и то, где вы находились, с кем встречались, кто вас допрашивал, о чем вы говорили и тому подобное. Вы меня поняли?
— Поняла. — Эрика подошла к столу и оперлась о столешницу, так как у нее закружилась голова. Машинально она подписала бумагу и вернулась на свое место.
— Вам следует еще кое-что сделать, — проговорил незнакомец, опираясь руками о стол. — Соответствующие инстанции решили, что вам, мадемуазель, после освобождения необходимо будет доказать свою верность нашему строю. На практике это означает, что вы обязаны будете заявлять властям обо всех лицах или поступках, направленных против интересов империи. Понятно?
— Понятно.
— Похвально. Это означает, что вы должны будете доносить и о профессоре Эккере, все доносить. Кто его навещает, когда, где состоялась встреча, о чем на ней говорили и тому подобное. Представитель соответствующих инстанций сегодня же поставит вам более подробную задачу.
— Как вам угодно.
— Тогда подпишите это заявление. — Незнакомец подвинул ей новый листок: — Здесь написано, что вы, Эрика Зоммер, желаете искупить свою вину перед империей и немецким народом, а потому, как и подобает истинной патриотке, будете оказывать всяческую помощь службе государственной безопасности в ее борьбе с внутренними и внешними врагами. Вам ясно, мадемуазель?
— Да, ясно. — Эрика снова подошла к столу и машинально подписала бумагу. Ей было безразлично, что от нее требуют. Если бы ей сказали, чтобы она выпрыгнула из окна, она встала бы на подоконник и выбросилась бы.
Сев на стул и затянувшись сигаретой, она думала только о том, что Пауля нет больше в живых, а без него и для нее нет жизни, нет ничего...
Посмотрев в окно, она увидела, что небо голубое и безоблачное, но сейчас это уже не радовало Эрику. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль.
— Поставьте вот здесь дату, — предложил ей незнакомец. Эрика повиновалась. — Затем напишите: Ораниенбург, вторник, первое сентября тысяча девятьсот тридцать шестого года.
— Вторник, — тихо прошептала девушка, — первое сентября...
Стрелки часов показывали половину десятого вечера, когда, миновав последние домики села, они въехали на мост. Фары автомобиля разрезали темень на части. Дождь по-осеннему нудно бил в ветровое стекло, а дворники, равномерно раскачиваясь из стороны в сторону, очищали стекло от воды. Майор, сидевший за рулем, осторожно вел машину, все его движения свидетельствовали о том, что в этом деле он не был новичком. До сих пор разговаривали мало: оба внимательно следили за дорогой.
— Не проглядели километровый столб? — спросил Бернат.
— Под вечер я осматривал местность, — ответил Шульмайер, обгоняя медленно ползущий грузовик. — После «Одинокого охотника» дорога сворачивает направо, в лес, а метров через четыреста начинается березовая роща, в конце которой стоит километровый столб с цифрой «8». От того места к реке ведет тропинка, куда мы и должны поставить машину: она только-только поместится. Весь берег до самой плотины густо зарос высоким кустарником, так что машину и видно не будет.