Последний завет

Кипринский Боэт

Эту полную драматизма сферу взаимоотношений, в которой постоянно участвуют СМИ, их учредители и лоббисты, закон о СМИ совсем не затрагивает, как бы из нежелания ущемить предусмотренный в нём «дух свободы». На самом же деле в результате этого ущемление не устраняется, а только приобретает явно выраженные хмурые черты. Свобода, усечённая самим фактом наличия тиражей, сплошь и рядом подвергается разрушению ещё и несовершенной практикой их формирования. И по существу отсюда нередко исходит всё оппозиционное к власти – как в СМИ, так, в немалой доле, и в обществе. В том числе оппозиционное, исходящее будто бы от независимости, но такой, которая приобретается через продажность.

Многими и в России, и за рубежом не забыты ещё разборки с телеканалами НТВ и ТВ-6 (2002 г.), а

точнее говоря – с посягательствами государства на их «несобственную» («уступленную» за определённые идеологические услуги спонсором) собственность; ярчайшим образом они отразили существующую конфронтацию как раз в отношении разных возможностей доступа к аудитории. Перед лицом грозной конкуренции со стороны государства эти каналы оказались не в состоянии удерживать предыдущую достаточно высокую планку «тиражности» – в виде коммерческой или деловой активности.

Противопоставленная же ими шумливая истерика о закате свободы слова и гласности – якобы как для них самих, так и для всей российской медиа-индустрии в целом – была излишним и пустым жестом⁷⁷, поскольку ощутимо давало себя знать ограничение свободы СМИ, заложенное в «тиражность» отнюдь не властью, а законом о СМИ.⁷⁸

Выделяя эти конфликты из ряда других, следовало бы обратить внимание, пожалуй, только на необходимость извлекать из них трезвые серьёзные выводы – чтобы в подобных ситуациях никому не повторяться в банальностях. Этого, кажется, не происходит. Пострадавшие, а также и те частные СМИ, которые наблюдали за схваткой, похоже, так и не захотели понять, что свободы, вполне достаточной для успешной конкуренции с государством, им попросту не дано. Так что если таким же образом «заявят» о себе новоявленные «изгои», участь их будет подобной, что, впрочем, и подтверждается почти постоянно, несмотря на растущее число в общем-то «благополучных» «развязок» при попытках СМИ доказать обратное их скандальной «независимости».⁷⁹

Ко всему этому представляется необходимым добавить, что и для государства формализованное в законе понимание тиражности может обернуться ощутимым дискомфортом и даже немалыми потерями. – Если оно не будет постоянно тянуть «одеяло» на себя, то ему обеспечен проигрыш в конкуренции. Однажды⁸⁰ так случилось в Португалии, где в какой-то момент сверх меры «ожирел» «независимый»⁸¹ медиа-бизнес, и правительство, проморгавшее ситуацию, вынуждено было пойти на беспрецедентный для своей страны шаг, закрыв один сильно ему мешавший преуспевающий частный телеканал.

В России до такой черты исполнительной власти скатываться незачем: в том, чтобы заботиться лучше о себе, чем об «остальном», она имеет отличную выучку и неизменно бдительна.

Глава восьмая. Ограничения как мерило свободы

…Мои сынки стали дерзки и фамильярны. Они достигли всяких совершенств, но не умеют себя ограничивать.⁸²

Как видно из предыдущего, всегда не мешает проявлять особую осторожность там, где неизбежным ограничениям при допускаемой свободе по разным причинам не придают должного значения.

Здесь главное заключается в том, что ограничения, как важнейшая «наполняющая» любого закона, представляют собою прямую альтернативу свободе, и, занимая в законах своё «положенное» место, они перечёркивают её в тех сравнимых пропорциональных объёмах, в каких бывают представляемы сами. Резонно, что в таком рассмотрении допускать урона свободе никому не хотелось бы, – поскольку речь идёт о признании её как «вещи»

неизменно высокой общественной ценности и как своеобразного показателя не только прогресса, но и – цивилизованности.

И тем не менее нашим бытовым практицизмом (и той же цивилизованностью) нам диктуется жёсткая необходимость иметь в хорошо осмысленном раскладе оба «наполнителя». Представлениям о них в этом случае не грозит превратиться в оторванные и ни в чём не зависимые друг от друга обособленности; наоборот – оба «наполнителя» могут проявляться более уверенно и ярко, как бы отражаясь один в другом. Польза тут несомненная: прежде всего то, что свобода, каким бы почитанием к ней ни проникаться, никого бы не уводила в заблуждение насчёт своего «размаха». Он у неё ровно такой, каким его делают ограничения. Не более того, но и не меньше. Соответственно в полном виде всю троицу легко умещает в себе вот это простое уравнение:

закон = ограничения + свобода

Здесь было бы ошибкой поменять слагаемые местами, поскольку ими представлены не чистые цифровые величины, а строго правовые понятия. Каждое из них по отношению к закону занимает только своё место – ближе или дальше от его внутренней точки. Безусловно, ограничения примыкают к ней плотнее. В чём не трудно убедиться, если понимать закон как необходимость, «направленную» к установке и «удержанию» запретов. Без ограничений он собою ничего представлять не может. Хотя в условиях демократии его нет и при отсутствии в нём свободы; – но расценивать её роль надо здесь по-другому. Ведь она «была» и раньше – до закона. Собою он урегулировал определённые отношения в обществе, к примеру, деятельность тех же СМИ. Эта деятельность какое-то предыдущее время специальным законом не управлялась и была свободной. Взяли часть этой свободы (конечно, – не абсолютной; – «рамками» ей служили в совокупности правовые установления в государстве, а также устоенные обычаи в виде морали), и «поместили» в закон, наделив «обязанностью» помогать ему. – Стало быть, слагаемые отличны одно от другого в том, что ограничения являются плотью от плоти закона, а свобода в нём – гостья. И не сказать, что она приятна во всех отношениях. Наделённая функциями, укороченная, неразборчивая к похвалам, – уже только по этим очевидным признакам юридической неполноты она соотносима с ограничениями; – поскольку же в закон могут входить новые и дополнительные запреты, свобода вынуждена оберегаться от соперников на своей территории по методу ящерицы: при любом посягательстве часть её сама собой отпадает. Из-за такой постоянной «оглядки» на убыль ей, собственно, и нужно то более для неё подходящее место, которое указано в уравнении.

Из приведённых пояснений должно вытекать следующее: не могут оправдываться никакие и ничьи «целесообразные» понимания свободы, – когда ей никто, мол, не может ставить никаких препон. Чего скрывать, устойчивое, нередко почти болезненное, пристрастие к ней в её как бы абсолютном качестве и «размахе» в наши дни есть пока фактор преобладающий. И что ещё хуже – о нём, как факторе негативном, на обществе не принято ни говорить, ни писать, ни слушать.

Вот почему лукавство посредством недовнимания к ограничениям, небрежного сталкивания их в некий побочный, «срамный» резервуар нашего бытования не может не вызывать обеспокоенности и тревоги. Ибо здесь приходится говорить уже не о чём ином, кроме как о стерилизации свободы, её отрыве от правовой основы и истолковании в том «представляемом» только значении, которого за нею никогда не случалось и нет сейчас.

Если взять закон о СМИ, то, к сожалению, в нём даётся истолкование именно в таком тоне. Законом ограничения представлены незначительными, как бы в виде исключений – по хорошо всем известному «остаточному» принципу; о них говорится сдержанно и скупо, хотя в целом их набирается, прямо сказать, много. Существенные объёмные ограничения видны почти в каждом из дополнений в закон, внесённых уже после его введения в действие. Что, конечно, представляет собою фактическое урезание поля свободы уже в дополнение к тому, что было урезано раньше.