Последний завет
Шрифт:
О мёртвых вечно думать мужам постыдно…86
И почти то же в «Песни о нибелунгах»:
О мёртвых веки вечные нельзя грустить живым.87
Почему же нас как магнитом тянет поступать «наоборот»? Знаем ли, что нам надо? Готовы ли были бы соблюдать запреты, если они ко благу? Пожалуй, нисколько; – может быть, изредка. И там, где сказано «нельзя», но не висит дубина, перенимая друг перед другом худшее, удовлетворяясь
Откровенным шовинизмом пропитаны многие телевизионные юморины Задорнова («Я – не понимаю!»). – Как и на протяжении многих предыдущих десятилетий оставляются без глубоких комментариев вызывающие действия правительства по развитию экономики в таком режиме, при котором «сливки» этнического «процветания» достаются пока только Москве и Санкт-Петербургу. – По всяким неосновательным поводам, а то и вовсе без них пользуемся такими словесными значками превосходства надо всеми народами и народностями России, кроме «главного», «самого-самого», как «русский дух», «русская тройка», «русский лес», «русская берёзка», «русское поле», «Волга – русская река», «исконно русская земля», «любить по-русски», «новые русские» и т. д. и т. п. – Для изощрений в имперском национализме изобретено и быстро пошло в ход словечко «русскость», аналоги которому в языках остальных народов и народностей федерации, а равно и зарубежья выглядели бы простым чудачеством и нелепостью одновременно (балкарскость, гольдскость, чувашскость, татарскость, комичность (?), голландскость). – Умиляемся при обнаружении очередной, придуманной в экстазе национального высокомерия «выраженности» «слабоумия» у чукчей, ущербности – по сравнению с русскими – у евреев89 (спесь тут заметно пошла на убыль под воздействием наслышек об израильском «рае»), американцев, англичан, грузинов, украинцев и т. д. – Как с писаною торбою общество и государство носятся с возрождённым национальным казачеством, якобы способным нас от чего-то защитить на юге, на Урале и в Сибири.90
Те же приёмы игнорирования узаконенных ограничений видны в повседневных делах, связанных с религиями.
Неостановимо влечёмся к православию, чьё враждебное отношение к иным конфессиям и жажда приобщения к светской власти провозглашаются патриархией РПЦ всё более открыто, причём при нашей отнюдь не только моральной поддержке. – Под знаком религиозного «ренессанса» РПЦ наращивает своё превосходство над другими религиями путём поражающих воображение затрат на реставрацию и постройку бесчисленного количества монастырей и храмов (для народа в целом православная вера обходится слишком дорого, что вряд ли оправданно в условиях всеми признаваемой нищеты). – Практически подавлено конституционное право россиян не исповедовать никакой религии, то есть право на атеизм (будто бы он всегда – воинствующий). – СМИ открыто выражают согласие на сращивание интересов православия с интересами официальной власти, чем последняя понуждается к существенным уступкам перед РПЦ – в ущерб остальным конфессиям.
Но если право так бесцеремонно попирается во внешнем и наглядном, то ещё плоше обстоят дела с вещами на уровне подсознания. Для ряда медийных программ закон в той же ст.4 запрещает использование скрытых вставок, воздействующих на подсознание или оказывающих вредное влияние на здоровье. Однако сказать хотя бы о том, каким образом и кому надлежит определять нарушение такого запрета, просто пока абсолютно нечего – ни законодателям, ни тем, кто исполняет и охраняет законы.
Всем хорошо понятно, в чём тут дело. Над тем, как реально обеспечить ограничения, не очень-то хотелось утруждаться. А очень большой свободы хотелось. Если же бы существовала возможность измерить её в конкретном, а не в сравнительном объёме, то не исключено,
Сделать это пора бы давно. Если медлить и стараться ничего не замечать, то, как было и раньше, останется только изображать святочное «благородное» недоумение насчёт того, откуда берутся антиглобалисты, скинхеды, экстремисты, другие разного рода политиканствующие и до времени аполитичные фанаты, террористы наконец. Прочь лицемерие! Они появляются прямо из нас. Из наших ущербных общих пониманий свободы, порою никак не соотносимых с обилием узаконенных обязанностей и ограничений…
Глава девятая. Цензура
…чем менее дают людям свободы суждения, тем более уклоняются от состояния наиболее естественного и, следовательно, тем насильственнее господствуют.91
…вся истина невыносимее её половины…92
Я солгал, никто не знает лжи моей, но мне стыдно.93
…много лжи у маленьких людей.94
Это те запреты, которых в обществе, имеющем блага в виде возможного или фактического участия граждан в широком потреблении и распространении информации, неотчётливо боятся и притом иногда боятся больше всего. «Дух» такой боязни имеет свойство приобретать повальный характер особенно там, где возникает плотное предложение результатов интеллектуального труда или же очень недостаёт управленческого плюрализма.
Если говорить об опасениях применительно к России новейшего времени, то их первой и вроде как бы главнейшей причиной называют обычно то исходящее от государственной подконтрольности запрещение форм и содержания большого числа сведений, которое СМИ и другие учреждения страны, а также и граждане ощущали на себе в её давнем и совсем близком прошлом.
Однако объяснять страх влияниями лишь таких мрачных реминисценций, думается, не вполне корректно и справедливо, поскольку этим бы обозначалось поистине суеверное желание отмолиться, не признавая грехов за собой.95
Хотя со счёта сбрасывать влияния прошлого тоже нельзя. Как опять же нельзя впадать и в другие крайности и выводить опасения, скажем, из неустойчивого и недостаточного экономического развития общества в текущий период; из неоправдавшихся надежд на деятельность новых СМИ и властей – по отношению к СМИ и проч. Всё тут сложнее и утончённее.
На это указывает постоянный не убывающий острый накал дискуссий, в ходе которых чем дальше, тем больше говорят, может быть, даже не о запрете цензуры как таковом, а, собственно, о ней самой, о её, да будет позволено так выразиться, доподлинной природе. Чем она является? Можно ли считать вполне устраивающим общество решение проблемы в свете того факта, что государством запрет цензуры провозглашён ведь не только в законе о СМИ, но ещё и в конституции?
В таких вопросах не должно быть ничего зазорного. Ведь как бы кому ни хотелось удовлетвориться уже будто вполне основательной проработкой данной задачи в рамках публичного права, невозможно не считаться и с бытующей пока в обществе традицией расширительного, «простого», «неофициального» толкования цензуры.
При котором, как ещё увидим, и в самом деле исходят порой больше из характера предмета, чем из ограничений на него. И даже больше: ограничения далеко не в редких случаях определённо расцениваются как недопустимые и неоправданные.