Последний завет

Кипринский Боэт

Частично при этом дают себя знать разные смысловые трактовки цензуры на протяжении всеобщей истории. Порою некоторые из них взаимно исключали друг друга. – Как правовое требование последних столетий, «запрет цензуры» представляет из себя такой редкий в лингвистике оборот, где для прояснения сути прибегают к её запутыванию: второе слово и без первого обозначает ограничивание, запрет; но не лишнее и первое, поскольку запрещением стараются предотвратить резко осуждаемое обществами запретительство, в частности, по отношению к тематике журналов, книг, спектаклей, сценариев и проч. По-другому понималась цензура в древнем Риме: оценка имущества граждан, контроль за поступлением налогов и за нравственностью; ясно, что в запрещении она в целом не нуждалась, ибо это могло стоить гибели тогдашнему укладу. А в средние века в Европе её «сердцевиной» было преследование за отступничество от христианской веры.

Нам, конечно, интересно выявить, в чём конкретно проявляется правовое

требование, исходящее из российского законодательства. Можно ли его считать достаточным? Ведь спорное заметно проглядывает прежде всего из основного закона. К чему предусматривается в нём относить запрещение цензуры? Только к свободе массовой информации? И да и нет.

К ответу положительному склоняет здесь то, что запрещение сформулировано в той части конституции (ч.5 ст.29), которым установлена и гарантия для указанной свободы, и – нигде больше. Причём гарантирование свободы массовой информации как бы намеренно размещено в начале пункта, а запрет на цензуру – после. Не правда ли, так и подмывает считать, что второе выводится из первого и в охранение только этого первого? Да ещё плюс к тому нельзя не учитывать неблагообразности в сроках принятия конституции в действие – вдогонку закону о СМИ.

Есть резоны и в отрицательном ответе. Поскольку основным законом гарантируется также свобода литературного, научного, художественного и прочего творчества (ст.44), в котором цензура могла бы проявляться вероятнее всего, по крайней мере в том её виде, какой она была при советской власти. И если она туда «не допущена», то – впрямую ли под действием нормы ч.5 ст.29? – скорее – «по аналогии»…

Налицо некоторый «разброс». Ощутимо текучее, зыбкое, неотчётливое, а вместе с тем и несколько «нездорово-набухшее» «состояние» нормы основного закона, что, как мы знаем, есть прямо её слабость. Не выражается ли в этом её своеобразная «уступчивость» – перед более мощным воздействием необходимого?

Если обратиться к норме запрета, изложенной в законе о СМИ, то и здесь она не кажется исчерпывающей, – конечно, не иначе как в приложении лишь к средствам массовой информации или, если точнее, – к редакциям. В чём заключено запрещение их цензурирования? Только в том, как если бы им «пользовались» должностные лица, государственные органы и формальные структуры. Путём требований заранее согласовывать у них материалы и сообщения, запрета на распространение последних, а также – открытия в этих целях и финансирования специальных служб и должностей. Этого, оказывается, недостаточно. Поскольку законом СМИ (редакции, студии) не защищены от схожих требований, выставляемых, правда, в большей части скрытно, со стороны ещё и структур неформальных, а также – частных лиц. У которых накоплен немалый опыт «воздействия» на тематику СМИ и на отдельных журналистов или просто – авторов. Жизнь, однако, показывает, что даже если бы запрещение применялось ещё и на этих площадках деловой и бытовой активности, его бы всё равно было недостаточно. Поскольку непременно изобретались бы новые способы как «обойти» СМИ или их актив.⁹⁶

В целом происходит как и в конституции: норма – неустойчивая, «плавающая»; а значит урегулировать запрещением всё, что может представлять собою цензуру, закон на его «территории» обеспечить не в состоянии.

Чем отлично пользуются те же неформальные структуры и частные лица. Да нередко и официальные органы и должностные лица в силу неких прагматических интересов или амбиций увлекаются недозволенными рычагами «воздействия» на СМИ и на отдельных журналистов, искусно избегая ответственности. Вот пример такого начальственного поведения:

…Константин Эрнст и Олег Добродеев были вызваны в Кремль. Руководитель президентской администрации Волошин и его заместитель Сурков устроили телебоссам трёпку за полный провал пропагандистской работы. …Мол, вы пропагандируете Путина совсем как Леонида Ильича. Ещё немного – и информационные программы будут вызывать у телезрителей…⁹⁷

и т. д.

Подобное в ходу не только в России:

Как и любой бывший американский госслужащий высшего ранга, Тэлботт должен был отдать рукопись своих мемуаров на цензурирование по месту своей старой работы. …цензоры (безусловно, – не подзаконные. – Б. К.) работали над книгой не покладая рук. Все самые пикантные моменты были безжалостно вымараны.⁹⁸

Или ещё пример с теми же Соединёнными Штатами. У президента Буша-младшего проявилось резко обострённое желание «восстановить честь и достоинство Белого дома», где с годами происходило нарастание бытовой аморальности, и он брался

искоренять её, нарушая закон. Так, по его распоряжению были вырезаны сцены секса и насилия изо всех фильмов, которые предназначались к демонстрации для него и сопровождавших лиц на президентском самолёте.

По-настоящему проводниками и стражами цензуры надо бы считать всевозможные пресс-центры и службы для контактов с общественностью и с СМИ. Законом функции их не раскрыты совершенно, и в нём отношение к ним даётся только в простой назывной форме, а не как правовое предметное обозначение. Что собою представляют пресс-центры и службы, если не учреждаемые внутренними положениями организаций, ведомств и предприятий бюро и отделы для воспрепятствования выходу отсюда сведений, в значительной части не подлежащих утаиванию? Тут и финансирование имеет место в чистейшем виде и нередко предусмотрено уже в самих положениях или в других соответствующих внутренних документах. Число таких бюро и отделов уже не поддаётся счёту; они открыты и действуют не только в крупных структурах власти и экономического сектора, но и в их подразделениях, в сети мелких госконтор, при органах общественного самоуправления, в микрообразованиях предпринимательства. А где ещё пока не открыты, их задачи исполняют руководители, советы директоров, приближённые порученцы. Что, кстати, вменено им уже, можно сказать, и в опрозраченные служебные обязанности и не по воле только прямых начальников или вышестоящих служб и ведомств; в помощь им вступил в силу⁹⁹ указ президента РФ «Об утверждении общих принципов служебного поведения государственных служащих», где среди прочего есть рекомендации не выходить из рамок предоставления служебной информации, установленных госорганами для себя. Значит, «достанется» от этого акта прежде всего журналистам, сэмэишникам. – Если в полноте представить, какому потоку информации и мнений пресс-центры и службы в настоящее время сообща ставят заслоны перед СМИ¹⁰⁰, а значит и перед населением, то, думается, вряд ли большими были информативные ограничения в период всевластия «служебных» компарткомов.¹⁰¹ И давайте поудивляемся: странная всё-таки у наших теперешних СМИ привязанность к отвлечённой свободе слова и к плюрализму, если имея прямо перед собою этакую махину для проведения хотя бы и «неофициальной», ниоткуда и ни в чём не испытывающей ограничений цензуры, они считают возможным не то чтобы попытаться рассказывать о ней, а даже – не замечать её. А ещё более странно то, что с этим недеянием по-даосски, похоже, целиком согласна и наша так называемая широкая общественность вкупе с гораздыми поразглагольствовать защитниками прав и ненавистниками цензуры. Как и СМИ, им будто бы не дано в упор увидеть очевидное.

Нигде ни слова, ни изображения, ни звука!

Тем не менее если этот феномен всеобщей как бы паралитической немоты кого-нибудь увлечёт к искреннему негодованию, то надо бы поостеречься в поддержке столь благородного чувства, пусть бы его выразил даже не какой-то отдельный человек, а целая массовая организация. Ибо тут перед нами часть нашего бытия, которая осталась вне воздействия законами. И не потому, что они сработаны не так как нужно. – Обессиленным предстаёт публичное право.

Перед нами тот причудливый образец «уступки», на которую публичное право вынуждено идти перед лицом права естественного. К цензуре и к запрету цензуры у них, оказывается, есть общий «интерес».

Пример с умолчанием о деятельности и функциях пресс-центров можно в принципе рассматривать не более как заурядное явление в том смысле, что запрету здесь подвержен «запрет цензуры», и это не может не идти вразрез применению государственного права. Теперь цензура, уже по форме как элементарное массовое недеяние, прямо исходит от СМИ и от потребителей. – Частью в том проявляется усталость людей от ненужных им чужих мнений; или близкое к тому понимание, что и без таких мнений, без этой оставляемой как бы «взаперти» в учреждениях информации в обществе имеется её переизбыток; не исключено также и сочувствие хозяевам пресс-центров ввиду необходимости для них отгребания в сторону или оставления у себя сведений, возможно, и в самом деле мало что значащих для общественности и даже чреватых для восприятия «на стороне»; что-то, возможно, учитывается ещё, притом всякий раз – неотчётливо, без какого-то вселенского спора или апеллирования к согласию. Надо лишь видеть во всём этом добровольное, непроизвольное, никем практически не осознаваемое выражение воли. Итогом становится столь же неосознаваемый «договор» на умолчание, причём по известной причине конкретной вины здесь ничьей нет… – Разумеется, с помощью законов провозглашать запрет в таком виде и в таком отличии правовой предметности от признаваемого стандарта значило бы компрометировать публичное право. И как раз в этом месте, словно в эстафете, на свою дистанцию выходит право естественное. А с ним уже проще: не надо заниматься формулированием специальных терминов, обозначать масштабы нормированного воздействия, сроки или периоды применения и т. д.