Потерянный рай. Стихотворения. Самсон-борец

Мильтон Джон

Маной

Ужель врагам поставишь ты на службу Тот дар, что получил, чтоб им вредить? Нет, лучше уж не то что будь лентяем — В параличе лежи, но только дома. Однако тот, кто ямину разверз [776] В сухой земле, чтоб после жаркой битвы Тебя не погубила жажда, властен В твоих очах опять затеплить свет, Чтоб лучше ты служил творцу, чем прежде. Зачем иначе снова у тебя Источник силы — кудри отросли бы? Верь, божья мощь не зря в тебе жива — Господний дар без цели не дается.

776

Однако тот, кто ямину разверз… — После того, как Самсон убил ослиной челюстью тысячу человек, он почувствовал сильную жажду и воззвал к богу. «И разверз Бог ямину… и потекла из нее вода. Он напился, и возвратился дух его, и он ожил…»

Самсон

Нет, тайный голос шепчет мне другое; В пустых моих глазницах свет не вспыхнет, И жизни свет во мне померкнет тоже, И скоро я уйду в двойную ночь. Мой дух надломлен, не сбылись надежды, Всем естеством я от себя устал. Прошел стезею славы и позора Я до конца и ныне твердо знаю: Уже не долго отдыха мне ждать.

Маной

Не

верь дурным предчувствиям, внушенным Той черной меланхолией, которой Напитаны все помыслы твои. А я, мой сын, отцовский долг исполню И вызволю тебя — или за выкуп, Или иначе. Будь же поспокойней И утешеньям дружеским вонми.

Самсон

О, живет моя боль не только В ранах и язвах плоти, В неисчислимых недугах Сердца, чрева, груди — Ею душа полна. Тайно она Вкралась в мысли наичистейшие, В самые недра сознанья, Словно кости и члены, Пытке невидимо и безгласно Их подвергая всечасно. Горе снедает меня Всякой хвори быстрей, Ибо жжет оно и заражает, Словно рана смертельная, Дух мой, который уже Черным тленьем смердит. Жалят мысли, мои мучители, Сердце там, где оно уязвимей, В нем распаляя жар, которого Не остудят травы целебные, Снадобья лекарей и весенний Ветер с вершин, снегами покрытых. Сон себе могу я вернуть Лишь всезаглушающим опием смерти, Коей, покинутый небом, Я в отчаянье жду. Стал я еще во чреве матери Божьим избранником, Как было предсказано дважды ангелом. В строгой воздержности Я возрастал под оком господа. Вел он меня в сражениях С полчищем необрезанцев К подвигам, непосильным для смертных, Ныне ж меня он забыл и выдал Недругам, на которых Шел я войной по его веленью. Зренья навеки лишенный, беспомощный, Я оставлен в живых для того лишь, Чтоб язычникам быть посмешищем. Мне надежд — и тех не даровано; Нет от моих страданий лекарства. Лишь об одном небеса я молю — Чтоб моим бедам несчетным Смерть поскорей предел положила.

Хор

Сотни раз уже повторено Мудрецами наших дней и древности, Что терпенье — высшая из доблестей, Что должны мы стойки быть в превратностях Быстротечной жизни человеческой. В книгах мы находим Доводы, советы, наставления Страждущим в облегчение, Только все слова их благозвучные Праздным краснобайством кажутся Или раздирают слух несчастному, Коль не находит он Сам в себе тот ключ утешения, Чьею влагою дух подавленный Освежает и подкрепляет. Боже, странен жребий людской! Длань твоя то строго, то кротко Дней наших бег короткий То ускоряет, то замедляет, Чем отличает нас Как от ангелов, так и от беззаботных Глупых животных. Что говорить о людях обычных, Суетных, безличных, В мир пришедших, чтоб сгинуть бесследно, Как однодневные мотыльки, Коль и от тех, кто твоею милостью Взысканы, ибо тобой предызбраны К подвигам ради блага Веры твоей, твоего народа, Часто в самый полдень их славы Вдруг отвращаешь ты Лик и десницу свою, словно сам же к ним Не был прежде столь щедр, Словно тебе они плохо служили? Стоит хоть малость им оступиться, Ты за ошибку казнишь жестоко: Взлет их высок был, но глубже падение В пропасть забвения, Дна которой не видит око, Часто ты обрекаешь их Плену или мечу язычников, Иль суду выдаешь неправому, [777] Иль толпе дозволяешь неблагодарной Бросить останки их псам и стервятникам. Если же смерти они избегли, Им в удел назначаешь ты Старость до срока, недуги И нищету. Хоть наказанье ими заслужено, Их оправданье — в его чрезмерности, Ибо и к правым, и к виноватым, Господи, ты равно беспощаден. [778] Смилуйся же над своим воителем, Славы и мощи твоей воплощением, Участь его облегчи, коль возможно, Призри на горе его безысходное, Дай ему отдых от долгой муки. Кто это? Женщина иль виденье? К нам она движется, Как ладья величавая, Что из Тарса [779] путь Держит к островам Иавана [780] иль В отдаленный Гадес, [781] С гордо разубранной палубой, Под парусами, вздутыми Ветром угодливым и попутным. Запах амбры о ней возвещает. Вслед ей толпой прислужницы шествуют. Знатной она филистимлянкой кажется. Это жена твоя, это Далила, Мы узнали ее.

777

…Иль суду выдаешь неправому… — Считается, что в ламентациях Хора Мильтон оплакивает судьбу соратников, однако в этой строке усматривают намек на гибель определенного человека — Генри Вэна-младшего. Он был обезглавлен в 1662 г., несмотря на то, что не имел отношения к казни короля Карла I и, следовательно, подлежал амнистии (см. посвященный ему сонет, с. 445).

778

Боже, странен жребий людской!.. // Господи, ты равно беспощаден. — Фрагмент представляет собой подражание Хору из трагедии Сенеки «Ипполит» (д. IV, 971 и сл.).

779

Тарс — город в древней Киликии (Малая Азия).

780

…к островам // Иавана… — то есть к Греции (см. «Потерянный Рай», прим. к Кн. I, с. 41).

781

Гадес — древнее название города Кадиса в Испании.

Самсон

Моя жена? Изменницу гоните!

Хор

Как гнать ее, коль, глянув на тебя, Она челом склонилась долу, словно Росою переполненный цветок, И ей уста раскрыть мешают слезы, Бегущие по шелку покрывала? Но тсс! Сейчас она заговорит.

Далила

Колеблясь, робким шагом шла сюда я К тебе, Самсон: меня пугал твой гнев, Который, спору нет, заслужен мною, Хоть я и не предвидела последствий Поступка своего. Но коль слезами Грех

можно искупить, я за него Сторицей заплатила. Не считаю Я это оправданием, и все ж Поверь, что лишь супружеской любовью, Сомнения и страх преодолевшей, Приведена я в этот дом темничный, Чтоб вновь твой лик увидеть, чтоб узнать, Как можно облегчить твои страданья И заслужить прощение твое За все, чему виной мое безумство, А более всего — судьбина злая.

Самсон

Гиена, прочь! Оставь свои уловки, Оружье лживых женщин, что сперва Нас предают и клятвы преступают, А после с покаянным видом молят Простить их и с притворными слезами Блаженство нам сулят лишь для того, Чтоб вызнать, где предел долготерпенью Мужчины и каким путем играть На слабостях его иль силе можно. Затем, но осторожней и ловчей, Они вновь начинают строить козни, Дурача самых мудрых между нами, Кому не позволяет доброта Ответить на раскаянье отказом. Вот так и чахнем мы до смерти в кольцах Змеи, что на своей груди пригрели, А то и сразу погибаем в них, Как я погиб — потомству в назиданье.

Далила

Нет, выслушай меня, Самсон. Не тщусь Я грех свой извинить иль преуменьшить, Но если ты оценишь беспристрастно Всю совокупность обстоятельств дела — Не только против, но и за меня, Я полагаю, ты меня простишь Иль хоть поменьше будешь ненавидеть. Во-первых, за свершенный мной проступок В ответе любопытство и болтливость, Две слабости, что вечно побуждают Наш женский пол выведывать сперва, А после разглашать чужие тайны. И разве сам не проявил ты слабость, Настойчивости женской уступив И мне назвав своей источник силы? Ты сам пример мне подал. Виновата Я в том, что тайну выдала врагам; Ты — в том, что женщине ее доверил. Ты — первый враг себе, я — лишь вторая. Так пусть же слабость оправдает слабость, Затем что обе суть родные сестры, И чтоб тебя за слабость не корили, Не упрекай и ты меня за то, Что не сильней тебя я оказалась. А вдруг поступок мой был продиктован Не злобой, как ты мнишь, а лишь любовью И ревностью, которые и мне, Как прочим смертным, свойственны? Я знала, Сколь ты непостоянен, и хотела, Боясь быть брошенной, как та фимнафка, [782] Тебя любой ценою удержать, А для того в твою проникнуть тайну И ключ к неуязвимости твоей Держать в своих руках. Зачем, — ты спросишь, — Я предала тебя? Мне поклялись Те, кто меня подбил, что жаждут только Схватить тебя и содержать в плену, Решила я, что, будучи свободен, Ты вновь уйдешь опасностей искать, И мне от страха за тебя слезами Кропить придется дома вдовье ложе, Тогда как здесь в плену ты у меня, А вовсе не у филистимлян будешь И я, ни с кем тобою не делясь, Смогу твоей любовью наслаждаться, Как ни нелепы доводы такие, Всерьез их принимает суд любви, Которая из лучших побуждений Нередко зло творит, но за него Всегда прощенье получает. Стань же Как все и милосердием смягчи Сталь мышц и непоколебимость воли. Сильней других, но не гневливей будь.

782

…Боясь быть брошенной, как та фимнафка… — Когда Самсон понял, что фимнафка его предала, он разгневался и ушел в дом своего отца. «А жена Самсона вышла за брачного друга его».

Самсон

Так ловко ты, колдунья, умаляешь Свою вину, чтоб отягчить мою. Что вижу я? сюда приведена Ты злобой — не раскаяньем. Твердишь ты, Что подал я тебе пример. Упрек Жесток, но справедлив. Я первым предал Себя, и я готов тебя простить. Но если ты со мною так сурова, Так беспристрастно судишь мой проступок, Ты и свои мольбы должна признать Уловкою коварной. Нет, напрасно На слабость не ссылайся: это слабость К чеканным филистимским золотым. И разве оправданьем эта ссылка Не служит святотатцам и убийцам? Порок всегда есть слабость. За нее Не жди от бога и людей прощенья, Любовью извинять себя не смей: Тебе знакома не она — лишь похоть. Любовь всегда к взаимности стремится, А ты прибегла к средству, что могло Лишь ненависть к тебе вселить мне в сердце, Не тщись бесстыдство прикрывать бесстыдством — Себя ты этим только обличаешь.

Далила

Коль скоро — в осуждение себе — Ты слабость не считаешь оправданьем, — Подумай, сколько выслушать пришлось Мне уговоров, лести, наставлений, — Решительнейший из мужчин — и тот, Им уступив, себя не посрамил бы. Сказав, что я на золото польстилась, Ошибся ты. Правители, а также Князья моей страны ко мне пришли, Моля, повелевая, заклиная И долгом филистимлянки, и верой Свершить высокий и почетный подвиг — Предать в их руки общего врага, Сразившего столь многих наших братьев. От них не отставали и жрецы, Твердя мне, сколь богам я угодила б, Хулителя и недруга Дагона В сеть уловив. Что противопоставить Я столь весомым доводам могла? Одно — любовь к тебе. Она упрямо Всем убеждениям сопротивлялась, Пока я не склонилась наконец Пред истиной, в бесспорности которой Вовек не усомнились мудрецы: Там, где заходит речь о благе общем, Смолкают наши личные пристрастья. И я нашла, что долг и добродетель Велят мне эту заповедь блюсти.

Самсон

Я знал, змея, что все твои извивы Ведут лишь к лицемерью и обману! Будь искренней твоя любовь ко мне, Как ты твердишь, совсем иные мысли И действия она тебе внушила б. Тебе, кто предпочтен мной дочерям Народа моего, женою назван, Кого любил я, как сама ты знаешь, Не потому свою открыл я тайну, Что легкомыслен был, а потому, Что отказать ни в чем не мог любимой. Сейчас ты видишь недруга во мне. Зачем же раньше избрала в супруги Врага одноплеменников своих? Жена должна отречься ради мужа От родины. Я был меж филистимлян Чужим и лишь себе принадлежал, И ты не им, а мне принадлежала. Они, злоумышляя на меня, Просить тебя о помощи не смели — Законам и природы и людей Противно это. Счесть должна была ты Их шайкой заговорщиков, для коих Отечество — и то лишь звук пустой, А не повиноваться им. Но тщилась Ты угодить своим богам, хоть боги, Прибегшие в борьбе к безбожным средствам, С идеей божества столь несовместным, Суть идолы, которых не пристало Страшиться, почитать и защищать. Как без одежды оправданий лживых Ты в наготе своей вины мерзка!