Повесть о детстве
Шрифт:
Сёма с удивлением смотрел на груду вещей.
— Галантерейный магазин...— задумчиво сказал он.— Можно открывать оптовую торговлю.
— Что он хочет? — растерянно спросила бабушка.
Сёма не успел ответить. Трофим наклонился к ней и, указывая пальцем на вещи, тихо сказал:
— Сыну, туда. Понимаете?.. Туда,— повторил он и взмахнул рукой.
Но бабушка ничего не поняла. Взглянув на Сёму, она спросила опять:
— Что он хочет?
— Ничего он не хочет. Сами не догадываетесь? Ведь это папе сделали посылку. Папе! — И, обратившись
— Куда мне,— засмеялся Трофим.— Это от нас!
Бабушка хотела что-то сказать, протянула руки к Трофиму,
потом схватила коски и, пргокавшись щекой к колючей шерсти, громко заплакала.
— Ну, это уж вовсе ни к чему...—проворчал Трофим.—И чего плакать? Вот народ!
— Это она от радости.
— Привычка у нас — от горя плачут, от радости плачут!.. Ну, как там твой хозяин?
— Рассчитали меня — вот что.
— Рассчитали? А ты зачем нос повесил? Подними сейчас же!.. Моисей вот привет шлёт.
— А где он? — встрепенулся Сёма.
— Где положено,— уклончиво ответил Трофим.— Жив, здоров, сам ходит, вам кланяется!
— Не взяли его?
— Какое там! Брали. Но что с ним сделаешь — в Трегубы возили, все в один голос говорят: Айзман, и только, даже бородавка на губе вроде отцовской.
— Здорово! — с восхищением воскликнул Сёма.— Какой у нас Моисей, а?
— Тобой недоволен.
— Мной?
— Если, говорит, в нём есть кусочек от его папы, надо ему ремесло в руки. На фабрику Сёму — так и пишет. Не выйдет из него купец, не та порода.
Услышав пмя Моисея, бабушка подняла глаза:
— Что с Моисеем?
— Ничего! — радостно ответил Сёма.— Всё хорошо. А меня на фабрику.
— Что ты болтаешь? — встревожилась бабушка.— На какую фабрику...
— Ремесло в руки!
— Хорошее дело! Оттуда через полгода калеки выходят. Ещё тебя там пе хватало!
— Трофим говорит — меня там делу научат. А, бабушка?
Бабушка молчит.
— Трофим говорит — мастеровым я стану. А, бабушка?
Бабушка молчит.
— Ну, чего ты молчишь? — обиженно спрашивает Сёма.— Разве лучше, чтоб па мне Гозман ездил? Посмотри на меня. Разве во мне пе сидит кусочек от моего папы? И разве он плохой, этот кусочек?
Бабушка улыбается, смотрит на Сёму, на Трофима и вытирает кончиком платка мокрое от слёз лицо.
— Нет, внучек, он совсем не плохой!
— Ну, вот видишь! — загорается Сёма.— Так почему ты думаешь, что мне нужно сидеть возле печки? А? Ты помнишь, что хотел узнать дедушка? Он хотел узнать, что такое хорошо. Он не хотел верить другим на слово. Узнал он? Нет. Так почему бы мне не попробовать? Может быть, я всё-таки докопаюсь, где оно лежит — это хорошо!
— Дай бог,— тихо говорит бабушка.
* $ *
Через два дня Сёма был принят учеником на фабрику Ай-зенблита и в конторе получил свой рабочий номер. Рано утром прошёл он в цех, с удивлением вдыхая незнакомый, крепкий и острый запах мокрой кожи.
Рабочие, которых он видел
Все они, точно сговорившись, повторяли, что мальчик весь в отца: одни глаза, одни брови,— просто вылитый отец! Сёма заметил, что людям было почему-то особенно приятно находить в нём это сходство, и какое-то неясное, новое, радостное чувство, названия которого он ещё не знал, овладело им.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СЁМА — РЕБЁНОК
«Что делает ребёнок? Ребёнок уже пришёл?» Сёма узнаёт бабушку по её милым вопросам. И кого она спрашивает? Соседку по двору! Эта старая кочерга с папильотками должна знать, что бабушка его называет ребёнком. И до каких пор это будет продолжаться, до каких пор будет продолжаться такое издевательство? Ребёнок! Года два тому назад — это другое дело, но сейчас Сёме уже, слава богу, пятнадцать лет, чтоб он жил до ста двадцати! Пятнадцать, а бабушка — никакого внимания!
Кажется, если б Сёма сейчас был старше вдвое, для бабушки он оставался бы прежним ребёнком, который спит раскрывшись, который не ест, а лемжает, который не пьёт, а тянет, который не ходит, а летит. Вот такая теперь жизнь, можете любоваться и завидовать! Усы бы отпустить хоть какие-нибудь, даже самые рыжие, но как это сделать? Над верхней губой у Сёмы торчат три золотых волосика. Чтобы их увидеть, надо очень захотеть, надо подойти близко — и тогда... Ах, ну что об этом говорить!
Ребёнок! Хорошо, если б бабушка говорила ему это на ухо, по секрету. Но у этой женщины нет секретов. Через всю улицу она может крикнуть: «Наш ребёнок тут не проходил?..» А ре-
бенок ходит длинный, худой, нескладный, и штаны на нём уже такие короткие, что их впору подарить младшему брату, если б он был. Хорошо иметь брата или хотя бы какую-нибудь сестру... Вот у мясника Шлемы не семейство, а целый клад: сын Пейся— это раз, сын Ицхок — это два, дочь Хиня — это три, дочь Злата — это четыре, и жена ходит беременная — это пять, а может быть, даже и шесть, если родится двойня.
Вот это жизнь!
В полдень Сёма возвращается с работы домой, и не с кем слово вымолвить. Дедушка кричит, командует, что-то строит во дворе, но пе узнаёт никого. Есть дед — и нет деда. Бабушка... У неё одно дело: она охает. Даже в самый хороший день она раскопает, о чём поплакать. Вот, например, сегодня. Бабушка вошла и, увидев Сёму, всплеснула руками:
— Ты уже пришёл? А я только что спрашивала соседку.
— Я уже слышал,— хмуро отвечает Сёма,— лучше б вы не спрашивали.
Бабушка удивлённо смотрит на него и, вдруг вспомнив что-то, идёт на кухню:
— Ты же голодный, ребёнок мой!
Сёма молчит. Бабушка ставит на стол тарелку с зелёным борщом и сама садится рядом с внуком, пристально следя за каждым его движением. Изредка она произносит такие слова:
— А хлеб?
— А корочку?
— А картошечку?
— А капусту, это же свежая капуста!