Повесть о детстве
Шрифт:
— Нету. Сдох... А какие у него были глаза! Он же всё понимал. Вы поверите, когда у меня не брали воду, так у него слёзы капали. Вот такие слёзы, как яйцо. Чтоб у лошади было вдруг сердце! Это, наверно, единственная лошадь с добрым сердцем. Давал ей овёс хорошо. Не овёс — тоже хорошо. Сено? Пожалуйста...— Он тяжело вздохнул.— Ну, а ты всё живёшь?— вдруг с какой-то неожиданной обидой в голосе спросил Герш и замолчал.
Сёма понял, что разговор окончен, и медленно побрёл домой. «Вот тебе и Герш! Где же счастье Герша? — думал Сёма.—Старость, а где его тёплый кров, и почему в местечке так мало людей, счастливых надолго?»
Задумчивый, вошёл Сёма в дом, вымыл руки и присел к столу.
Бабушка с кем-то разговаривала на кухне. Сёма подошёл к окну—-яз лесного склада вывозили на телегах обаполы, хозяин вышел на улицу проводить в добрый путь покупателя. «Я это уже видел»,— подумал Сёма. Почти всё, что он видел сегодня,
он уже видел вчера или позавчера. Встречал ли ои учителя из хедера, приказчика Якова или самого Магазаника — он зпал заранее, что скажет или сделает любой из них.
«Всё это уже было,— думал Сёма,— всё это уже было». И только то, что он слышал на фабрике,— он слышал впервые. Рабочие говорили друг с другом быстро, кат ими-то забавными прибаутками, смеялись, вспоминая далёких друзей. Слова их бежали куда-то мимо Сёмы, но, непонятные и значительные, они волновали его. Порой ему хотелось вмешаться в разговор, но он боялся, что ляпнет что-нибудь не к месту и озорные сапожники засмеют его. Он слушал и молчал.
Ему очень хотелось пригласить в гости кого-нибудь из них, особенно Залмана и Лурию — друзей отца, но он знал, что бабушка избегает встреч с ними. С эгоизмом несчастной матери в каждом из оставшихся на свободе друзей Якова она видела виновника его тяжёлой доли. «Почему он там, а они тут? Он один страдает за всех!» — так говорила бабушка. Но Сёме было очень хорошо с ними. И они, будто угадывая его желание, часто и подолгу рассказывали об отце. Сёма слушал их, закрывал глаза, и ему было очень горько, что он не может себе представить его. Были какие-то смутные очертания, но пе было живого отцовского лица, его серых' насмешливых глаз, его быстрых,
весёлых рук, которые так часто ласкали сына.
$ $ $
Около часа стоял он с закрытыми глазами у окна. Бабушка, войдя в комнату, испуганно вскрикнула и подбежала к Сёме:
— Что с тобой? Случилось что-нибудь?
— Ничего,— тихо ответил оп.
— Я знаю твоё «ничего»! — не унималась бабушка.— Ничего — это значит: тебя уже опять рассчитали.
Сёма рассмеялся:
— Не рассчитали... И давайте кушать.— Он знал, что такой просьбой можно мгновенно успокоить бабушку.
Суетясь у стола, она рассказывала ему последние дворовые новости:
— Солдатка Фёкла получила письмо из лазарета с чёрной печатью. Ты подумай, так-таки убивают направо и налево. А в присутствиях сейчас почти не смотрят и только говорят: «Годен, годен!»
— Война,— согласился Сёма, осторожно отодвигая тарелку.
— А Фрейда видела сон, будто по местечку бегут крысы,
целое большое стадо. Жирные, тучные. Наверно, ещё будет голод!
— Может быть... Я сегодня видел Герша. Вернулся, торгует конфетами в красном ряду.
— Ай-я-яй! — сокрушённо вздохнула бабушка.— Конец свету приходит. Человек же имел свою лошадь! Целое состояние! — Неожиданно она умолкла, сосредоточенно прислушиваясь к чему-то.— Так я и знала, — воскликнула бабушка,— она уже там!
— Кто?
— Кошка на кухне! — крикнула бабушка и, схватив палку, выбежала из комнаты.
Сёма подошёл к постели деда. Сколько раз стоял он здесь, тоскуя, надеясь и ожидая! Сколько раз думал он, что вот сейчас встанет балагур-дед, встанет, ущипнёт Сёму за подбородок и скажет:
Пусть нам будет весело, Зовите музыкантов!
Дед лежал с открытыми глазами, но они никуда не смотрели,— казалось, что он спит...
НА СЛУЖБЕ У «МАМАШИ»
Всё чаще думал Сёма об отце и всё чаще завидовал Пейсе. Конечно, мясник Шлема не бог весть какой умница, но Пейсе он — родной отец, и разве даст он его кому-нибудь в обиду? Ни за что! Если б сегодня Сёма узнал, как пройти в далёкое сибирское село, он без страха ушёл бы отсюда. В его годы можно уже делать такие дела! Но писем от Якова пе было, страшные сны приходили ночами к бабушке, и она уже пе надеялась увидеть сына.
Только на фабрике говорили об отце, как будто он на минуту вышел за ворота. «Придёт твой отец,— утешали Сёму,— не так быстро человек падает!» Сёму удивляло внимание незнакомых, чужих людей. Что он им — внук, племянник, брат? Нет, он им просто Сёма. Так в чём же дело? Разве у них других забот нет? «Тут что-то есть,— размышлял Старый Нос.— Тут есть какой-то большой секрет...» И, ложась спать, он хотел, чтобы скорее прошла ночь, потому что скучно спать, а там, в цехе, каждый день — новость.
Когда Сёма пришёл впервые на фабрику, он оглянулся и чуть не спросил, где здесь дверь. Ему хотелось уйти поскорее. Где же машины, где же эти знаменитые механизмы? Днём и но-
чью горят лампы; на маленьких табуретках сидят сапожники в толстых фартуках; над столами склонились закройщики. Рядом мочат кожу. Мальчишка с веснушчатым лицом собирает па полу обрезки картопа. В воздухе сладковатый запах клея, серые облака табачного дыма. Кто-то напевает песенку, кто-то разговаривает, не вынимая мелких гвоздей изо рта, кто-то свистит. И кругом стук молотков и монотонный треск машин.
Где тут дверь? Ведь этот сумасшедший дом в десять раз хуже лавки Гозмана.
— Ша, мальчик! — успокоил вдруг Сёму старый человек в очках, с коротким и широким ножом в руке.— Я Залман Шац. Вот этим ножом я крою товар. Допустим, шевро Блюменталя ели хром Фрейдепберга, и, кроме того...— он склонился к Сёме,— и, кроме того, мы были уж пе такие большие враги с твоим папой!..— Он засмеялся. (И Сёма облегчённо вздохнул.) — А то, что ты видишь,— продолжал старик,— зто кожевенно-обувное производство. Ну, что я могу сделать? — Шац растерянно развёл руками.— Вот такое оно есть, хвороба на его голову!