Повесть о детстве
Шрифт:
Дедушка откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул:
— Подумайте, что делается! Не тот свет.
Бабушка прервала их беседу:
— Уже встретились! Вот так, Сёма, всегда! Они могут сесть утром и подняться на другой день.
— Нет, не можем,— засмеялся Яков.— Я хочу, мама, немного пройтись... Как ты думаешь, Сёма?
— Конечно! — обрадовашю воскликнул Сёма и полез за шинелью.
— Что это такое? — удивился отец.
— Шинель,— дрогнувшим голосом ответил Сёма.
— От неё же остались одни рукава!
— А я что говорила,— вмешалась бабушка,— но он же такой упорный!.. Может быть, ты отца послушаешь и сбросишь уже эту тряпку?
— Нет,— обиженно пробурчал Сёма,— я пойду в ней.
Отец с интересом взглянул на него и строго сказал:
— Товарищ курьер, следуйте за мной!
Сёма с удовольствием подчинился.
* * *
Старые улицы местечка! Всё здесь как было, и каждый камень знаком ему с детства. Вот он, ветхий деревянный мост, полосатая будка, река. Здесь когда-то рвали камыши и в мокрых штанах выбегали на берег. «Знаешь ли ты про это, Сёма?» Но Сёма идёт молча рядом и важно смотрит на прохожих. «Какое усталое лицо у мальчика! А губы и подбородок — матери. Это хорошо!..» Яков медленно шёл по улице, грязь чмокала под ногами, и казалось — ничто не изменилось в местечке.
Но рядом в шинели шёл сын. А на земле — следы копыт и колёс, потерянные подковы, осколки снарядов. Заколоченный дом, в разбитое окно втиснута подушка; куда-то идёт хромой солдат, и на фуражке его ещё свежий след оторванной кокарды. Война, война... Она продолжается, идёт этой улицей, мимо этих дворов и хижин с почерневшей, грязной соломой.
А вот здесь, па этом бульваре, он сидол с женой. Может быть, ещё сохранилась та скамейка, такая глупая, кривая скамейка на трёх низеньких ножках? А может быть, срубили уже её? Потом вечером бежали вниз, к реке, бросали в воду камни, и Соня как-то очень смешно, по-женски взмахивала рукой...
— Тебе не скучно со мной, Сёма? — спрашивает Яков.
— Нет, папа!
Они вышли на главную улицу, и все сразу заметили Голь-дина. Люди подходили, чтоб поздороваться за руку, спросить что-нибудь, и Сёма, ревнуя к отцу, нетерпеливо ждал конца разговора. Сняв шапку, бежит навстречу маклер по продаже леса Шустёр. «Что нужно ему?» — хмурится Сёма. Шустёр кланяется отцу:
— Я хотел только два слова.
— Пожалуйста!
— Вы еврей, и я еврей,— тихо говорит Шустёр. — Вы не можете мне сказать, сколько продержатся большевики?
— Вы же видите по мне,— улыбаясь, отвечает отец,— большевики держатся долго!
Они идут дальше. Из каких-то ворот показался учитель Фу-дим.
Он сразу узнал отца, не удивился, только выкатил глаза и подал руку.
— По-моему,— сказал он, наморщив лоб и сдвинув на затылок картуз,— я вас учил.
— Да,— признался отец.
— И по-моему,— продолжал Фудим вспоминая,— у вас были крупные неприятности с падежами. А?
— Совершенно верно.
— И спряжения вам тоже не давались?
— Именно так.
— Это хорошо,— сказал учитель и посмотрел на отца. Он ничего не спрашивал, ничем не интересовался: ему было важно проверить свою память.
— А вы что? Всё учите?
— Я же возился с замками,— развёл руками Фудим,— теперь бросил.
— Почему?
— Мне сообщили из достоверных источников, что частной собственности не будет.
Он рассеянно взглянул на Сёму и, не прощаясь, пошёл дальше. Сделав несколько шагов, он повернул обратно и, подойдя к отцу, строго сказал:
— Я должен предупредить, декрета такого ещё нет. В интересах истины! — добавил он и перешёл на другую сторону.
— Чудак! — засмеялся Сёма.
— Ты не смейся...— задумчиво произнёс отец.— Большого ума был человек.
Они помолчали.
— А сейчас куда? — спросил Сёма,
— Пойдём на базарную площадь,— предложил отец.— Когда-то там ярмарки бывали.
— А теперь солдаты. И туда подходить не разрешается.
— Ничего,— улыбнулся отец,— нам можно!
Приблизившись к площади, он внимательно осмотрел стоянку красных и, нахмурившись, закурил.
— Что ты, папа? — удивился Сёма.
— Ничего,— сухо сказал отец, и лицо его стало чужим и строгим.— Быстро разыщи Трофима!
Через несколько минут Сёма вернулся с комиссаром.
— Ты звал меня, Яков? — спросил Трофим.
— Звал,— кивнул головой отец.— Ты что-нибудь думал об этом? — Он указал рукой на площадь.
Трофим недоумевающе пожал плечами.
— Плохо, комиссар,— сказал отец, подняв правую бровь.— Люди, лошади, зарядные ящики — все сбилось в кучу! Один снаряд — и площадь взлетит вверх! — Отец замолчал и, сняв фуражку, провёл рукой по волосам.
— Ты прав, Яков,— подумав, сказал Трофим.
— Не в этом дело,— опять нахмурился отец.— Быстро отдавай приказ. Снарядные ящики отбросить назад. Коней отвести. Орудия расставить веером.
— Будет исполнено! — Трофим взял под козырёк и повернулся.
— Обожди,— остановил его отец.— Хотел я тебе посоветовать выставить сторожевое охранение по берегу реки. Иметь в любой момент резерв, готовый к переправе. Как ты думаешь, Трофим?
— Я думаю так, товарищ комиссар,— ответил Трофим.
— И ещё я хотел тебе посоветовать,— сощурив глаза и улыбаясь, сказал отец,— немного смелее брать в руки ремесло войны. Как ты думаешь, Трофим?
— Я думаю так, товарищ комиссар,— веселее повторил Трофим и быстрым шагом паправился к площади.
Сёма смотрел на отца растерянными и восхищёнными глазами. Большим и сложным казался ему этот седой человек в пожелтевшей кожаной куртке.
ОТЪЕЗД
Бедные люди много спрашивают. Это Сёма знал хорошо. Часто слышал он молитвы бедняков в синагоге — и что было в этих молитвах? Одни сплошные вопросы. Ой, боже мой, почему мне