Повесть о детстве

Штительман Михаил Ефимович

Дедушка откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул:

— Подумайте, что делается! Не тот свет.

Бабушка прервала их беседу:

— Уже встретились! Вот так, Сёма, всегда! Они могут сесть утром и подняться на другой день.

— Нет, не можем,— засмеялся Яков.— Я хочу, мама, немного пройтись... Как ты думаешь, Сёма?

— Конечно! — обрадовашю воскликнул Сёма и полез за шинелью.

— Что это такое? — удивился отец.

— Шинель,— дрогнувшим голосом ответил Сёма.

— От неё же остались одни

рукава!

— А я что говорила,— вмешалась бабушка,— но он же такой упорный!.. Может быть, ты отца послушаешь и сбросишь уже эту тряпку?

— Нет,— обиженно пробурчал Сёма,— я пойду в ней.

Отец с интересом взглянул на него и строго сказал:

— Товарищ курьер, следуйте за мной!

Сёма с удовольствием подчинился.

* * *

Старые улицы местечка! Всё здесь как было, и каждый камень знаком ему с детства. Вот он, ветхий деревянный мост, полосатая будка, река. Здесь когда-то рвали камыши и в мокрых штанах выбегали на берег. «Знаешь ли ты про это, Сёма?» Но Сёма идёт молча рядом и важно смотрит на прохожих. «Какое усталое лицо у мальчика! А губы и подбородок — матери. Это хорошо!..» Яков медленно шёл по улице, грязь чмокала под ногами, и казалось — ничто не изменилось в местечке.

Но рядом в шинели шёл сын. А на земле — следы копыт и колёс, потерянные подковы, осколки снарядов. Заколоченный дом, в разбитое окно втиснута подушка; куда-то идёт хромой солдат, и на фуражке его ещё свежий след оторванной кокарды. Война, война... Она продолжается, идёт этой улицей, мимо этих дворов и хижин с почерневшей, грязной соломой.

А вот здесь, па этом бульваре, он сидол с женой. Может быть, ещё сохранилась та скамейка, такая глупая, кривая скамейка на трёх низеньких ножках? А может быть, срубили уже её? Потом вечером бежали вниз, к реке, бросали в воду камни, и Соня как-то очень смешно, по-женски взмахивала рукой...

— Тебе не скучно со мной, Сёма? — спрашивает Яков.

— Нет, папа!

Они вышли на главную улицу, и все сразу заметили Голь-дина. Люди подходили, чтоб поздороваться за руку, спросить что-нибудь, и Сёма, ревнуя к отцу, нетерпеливо ждал конца разговора. Сняв шапку, бежит навстречу маклер по продаже леса Шустёр. «Что нужно ему?» — хмурится Сёма. Шустёр кланяется отцу:

— Я хотел только два слова.

— Пожалуйста!

— Вы еврей, и я еврей,— тихо говорит Шустёр. — Вы не можете мне сказать, сколько продержатся большевики?

— Вы же видите по мне,— улыбаясь, отвечает отец,— большевики держатся долго!

Они идут дальше. Из каких-то ворот показался учитель Фу-дим.

Он сразу узнал отца, не удивился, только выкатил глаза и подал руку.

— По-моему,— сказал он, наморщив лоб и сдвинув на затылок картуз,— я вас учил.

— Да,— признался отец.

— И по-моему,— продолжал Фудим вспоминая,— у вас были крупные неприятности с падежами. А?

— Совершенно верно.

— И спряжения вам тоже

не давались?

— Именно так.

— Это хорошо,— сказал учитель и посмотрел на отца. Он ничего не спрашивал, ничем не интересовался: ему было важно проверить свою память.

— А вы что? Всё учите?

— Я же возился с замками,— развёл руками Фудим,— теперь бросил.

— Почему?

— Мне сообщили из достоверных источников, что частной собственности не будет.

Он рассеянно взглянул на Сёму и, не прощаясь, пошёл дальше. Сделав несколько шагов, он повернул обратно и, подойдя к отцу, строго сказал:

— Я должен предупредить, декрета такого ещё нет. В интересах истины! — добавил он и перешёл на другую сторону.

— Чудак! — засмеялся Сёма.

— Ты не смейся...— задумчиво произнёс отец.— Большого ума был человек.

Они помолчали.

— А сейчас куда? — спросил Сёма,

— Пойдём на базарную площадь,— предложил отец.— Когда-то там ярмарки бывали.

— А теперь солдаты. И туда подходить не разрешается.

— Ничего,— улыбнулся отец,— нам можно!

Приблизившись к площади, он внимательно осмотрел стоянку красных и, нахмурившись, закурил.

— Что ты, папа? — удивился Сёма.

— Ничего,— сухо сказал отец, и лицо его стало чужим и строгим.— Быстро разыщи Трофима!

Через несколько минут Сёма вернулся с комиссаром.

— Ты звал меня, Яков? — спросил Трофим.

— Звал,— кивнул головой отец.— Ты что-нибудь думал об этом? — Он указал рукой на площадь.

Трофим недоумевающе пожал плечами.

— Плохо, комиссар,— сказал отец, подняв правую бровь.— Люди, лошади, зарядные ящики — все сбилось в кучу! Один снаряд — и площадь взлетит вверх! — Отец замолчал и, сняв фуражку, провёл рукой по волосам.

— Ты прав, Яков,— подумав, сказал Трофим.

— Не в этом дело,— опять нахмурился отец.— Быстро отдавай приказ. Снарядные ящики отбросить назад. Коней отвести. Орудия расставить веером.

— Будет исполнено! — Трофим взял под козырёк и повернулся.

— Обожди,— остановил его отец.— Хотел я тебе посоветовать выставить сторожевое охранение по берегу реки. Иметь в любой момент резерв, готовый к переправе. Как ты думаешь, Трофим?

— Я думаю так, товарищ комиссар,— ответил Трофим.

— И ещё я хотел тебе посоветовать,— сощурив глаза и улыбаясь, сказал отец,— немного смелее брать в руки ремесло войны. Как ты думаешь, Трофим?

— Я думаю так, товарищ комиссар,— веселее повторил Трофим и быстрым шагом паправился к площади.

Сёма смотрел на отца растерянными и восхищёнными глазами. Большим и сложным казался ему этот седой человек в пожелтевшей кожаной куртке.

ОТЪЕЗД

Бедные люди много спрашивают. Это Сёма знал хорошо. Часто слышал он молитвы бедняков в синагоге — и что было в этих молитвах? Одни сплошные вопросы. Ой, боже мой, почему мне