Правда Бориса
Шрифт:
– Составишь одну...хитрую грамоту, но ежели о ней кто узнает...в кипятке вместе с отпрысками своими булькать будешь. А жену твою лично собакам скормлю.
– Что ты, боярин,-перепугался подьячий до смерти,- я нем как рыба.
– Ночью в палаты царицы приходи, с черного хода,-ухмыльнулся Лопухин, который пока только мог мечтать о боярстве.
Теперь Федор Лопухин стоял за дверью, прислушивался к тишине ночного дворца. А Борис продолжал диктовать:
"Обращаюсь к тебе, потому как токмо твоему доброму и умному сердцу могу открыть сердце своё. Жена моя Ирина Федоровна бездетна. Уж Богу нашему и Спасителю Иисусу Христу молимся беспрестанно о плоде, а видно так бес устроил, что чрево ее слабо. Какой ужо раз выкидывает зачатое дитя, а надежды на рождение здравого нет. Но нельзя царству Российскому без наследника быть, ибо то приведет к смуте. Я же, помня добрые отношения твои с государем Иваном Васильевичем..."
Ирина опять перебила брата:
– Ну какие добрые отношения, когда королева не токмо сама ему отказала, но и не позволила взять в жены племянницу Марию. Он Елизавете жуть какое гневное письмо тогда отправил, королева, поди, до сих пор чешется. Я знаю.
Борис лишь махнул рукой, мол, не перебивай. Продолжил диктовать: "... помня добрые отношения с государем...прошу оказать милость и найти мне из твоего семейства Тюдоров новую жену. Свою же, Ирину Федоровну, я намерен вскорости постричь в монахини. Подобный союз будет зело полезен нашим странам. В знак дружбы я готов уже теперь позволить твоим купцам от Английской торговой компании, и токмо им, безвозмездно и безраздельно торговать на нашем Севере. Ежели на том согласимся, и дело пойдет славно, торговать разрешим беспошлинно по всей России. Взамен прошу тебя и нашим купцам разрешить вольно торговать в Англии. А еще прошу тебя оставить сие послание в полной тайне. Вечно преданный тебе друг и брат, Божиею милостью, Государь, Царь и великий князь Федор Иванович всея России, Владимирский, Московский, Новгородский и... иных прочих земель государь".
Как только была поставлена последняя точка, подьячего отпустили. За дверями его снова ухватил за тонкую шею Лопухин: "Помни об уговоре". "Помню, боярин". "Ну иди".
Брат и сестра поглядели на уже совершенно чистый, лишь с печатью и подписью внизу, лист. Текст должен был проступить над огнем. Остались довольны. Царица свернула письмо в трубочку, перевязала шелковой лентой, убрала в свою шкатулку, заперла на ключик.
– Не потеряй. Лучше бы послание у меня было,- сказал Борис.
– Ты так беспокоишься, будто и впрямь оно для королевы.
– Какая разница!-горячо возразил Годунов.- Все должно быть, будто ей оно и писано. Иначе какой во всем смысл. Сама ж придумала. Давай теперь я за стол сяду.
Борис снял тяжелый камзол, чтоб было сподручней писать. Развернул перед собой новый лист французской бумаги, окунул в чернильницу тоже с хитрыми чернилами, но иными, нежели прежние, перо.
Эти удивительные чернила удалось достать через того же швейцарского торговца на Болванке, что продал людям Шуйского отраву для Годунова. Утверждал что из самой Венеции. В свое время такими якобы часто пользовались венецианские дожи и военные магистры Теодато Ипато, Джованни Фабричако, Пьетро Мочениго. Фиолетовые чернила на солнце исчезали в считанные минуты. Федор Лопухин сам проверил их действие. Похлопал одобрительно торговца по груди, но денег опять не дал. Напоследок на всякий случай, погрозил кулаком: "Помни о Кантерелле". Швейцарский купец лишь кисло улыбнулся- хорошо хоть на этот раз карманы не обчистили.
Борис поднес чернильницу к носу, поморщился:
– Пахнет гнилой капустой.
– Не все ли тебе равно, братец,- зевнула Ирина- Давай за дело, скоро уж к заутренней зазвонят.
В дверь просунул голову Федор Лопухин:
– Все тихо.
Окунув в чудные чернила перо, Годунов принялся писать, произнося вслух слова: "Дорогой друг наш, великий эрцгерцог Австрийский, правитель Передней Австрии и Тироля, Фердинанд".
– Титул-то верный, братец?
– У послов узнавал, верный, сестрица. Не отвлекай.
"Обращаюсь к тебе, как к человеку и правителю, известному своей добродетелью, справедливостью и умом. Волею черных сил, судьба Российского царства нашего оказалась в слабых, недостойных руках. Царь и государь Федор Иванович, сын государя и великого князя Ивана Васильевича, неуместен на троне. Слаб умом, взбалмошен и не имеет интереса к правлению. Его жена, сестра моя Ирина Федоровна, волею Бога ставшая царицей и владеющая силой и волей к правлению, не может проявить себя как должно. Царь Федор Иванович слаб не только умом, но и здоровьем. Сильно болен и, верно, скоро помрет. Тогда Ирина Федоровна будет прогнана из Кремля и заключена в монастырь. Однако сие не в интересах наших стран. Английские купцы Торговой компании возомнили себя в России хозяевами. Мы же желаем отдать торговлю вольную токмо в руки купцам австрийским и более никому. Чтобы скрепить наш союз, предлагаем договориться о возможном браке моей сестры Ирины Федоровны Годуновой с австрийским принцем и последующим возведением его на московский трон. Боярин, брат царицы Ирины Федоровны и регент царя Федора Ивановича, Борис Годунов".
– Ну как?- поднял глаза от бумаги Борис.
– Вроде бы так. А знаешь, братец, я бы и в самом деле австрийского принца в своей постели согрела.
– Не сомневаюсь,- ухмыльнулся Годунов.- Потерпи, сестрица, Бог терпел...
– Да сил ужо нет, братец.
– Терпи, Иринушка, воздастся.
Борис потянулся, тоже стал зевать. Но дело было не закончено. Следовало переписать это письмо еще и чернилами обычными.
Сделав это, Годунов сунул два свертка под камзол, поцеловал сестру, постучал пальцами по двери.
Лопухин просунул голову, сказал: "Все спокойно". Оба тихо спустились из покоев царицы по задней винтовой лестнице.
А от другой двери, с противоположной стороны, на цыпочках отошел Ванятка Губов. Он мышью проскользнул по темным коридорам палат, добрался до спальни жильцов, что находилась в подклете, юркнул под одеяло.
На следующий день подьячий Оська вроде бы напился сильно пьяным, упал с мостика через Банный ручей и сломал себе шею.
– Не успел рта-то открыть?- спросил Годунов Лопухина.
– Какое там. Как деньги получил, так глаз из штофа и не поднимал,- ответил Федор.
Из-за обильных дождей реки и ручейки в Москве расползлись по всему городу. Ловить рыбу можно было даже на Селянке, Лубянке и даже высокой Пресне. Иван Губов бегал рыбачить из Кремля за Охотные ряды, где на Неглинке торговали дичью и живой птицей. Здесь было спокойнее, чем за Харчевым и Обжорным рядами, особенно утром. Иногда удавалась побывать на реке и днем, в самую жару. Правда, тогда не клевало, но Ваня особо не расстраивался. Стягивал с себя всю одежду, залезал в Неглинку и блаженствовал в прохладной воде.
В последнее время с ним все чаще стал ходить на реку Федор Иванович. Ему тоже понравилось следить за крашенными поплавками из лебединых перьев и ждать когда их утащит под воду рыба. А когда это происходило, дергал ореховое удилище со всей силы. Да так что, если сидела на костяном крючке какая рыбка, она улетала аж до хибары цирюльника, что стояла в десяти саженях от берега.
Несмотря на более чем десятилетнию разницу в возрасте, Иван и Федор понимали друг друга с полуслова- радовались одному и тому же, печалились тоже. Ирина не очень одобряла их дружбу, но не одергивала мужа- Иван все же сын Василия Губова- близкого товарища и теперь сотника брата, а они сейчас делают одно дело. Это, в общем, и настораживало царицу- как бы мальчонка чего лишнего не сболтнул, ежели услышит от отца или во дворце то, чего ему не следовало слышать.