Прекрасный белый снег
Шрифт:
— Да, Сергей. Да. Я Вас поняла. Я очень хорошо вас поняла. Я привёзу его сама. Сама привёзу. Конечно...
— Да, и завтра, прежде чем к нам ехать, вот, позвоните, — он протянул ей маленькую прямоугольную карточку с золотым тиснением. — Мало ли, вызовут куда... Знаете, тут всякое бывает, — немного грустно улыбнулся он. — Вот моя визитка, тут и мобильный есть, — как-то смешно немного, будто желая немедленно расцеловать и эту визитку, и небольшую сиреневую Нокию — свою гордость, он сделал губы трубочкой и посмотрел на Светку: — у вас, кстати, есть мобильный?
— Нет, — мрачновато усмехнулась Светка. — Пока не заработали.
— Ну ничего, ничего, заработаете ещё, — утешил он её, — а пока можно и с городского позвонить. Звоните, Света, звоните, не стесняйтесь...
Он проводил её до выхода, протянул руку на прощанье:
— Всё, звоните. После обеда. Ближе к вечеру. До завтра...
— До завтра, — подала ему руку Светка. — До свидания.
И дверь, тяжёлая металлическая дверь, закрылась за ней с тихим гулким стоном.
Серёга вернулся в кабинет, открыл свой секретер и налил полный фужерчик вискаря. "Да пропади оно всё пропадом, — думал он — и нафига мне это нужно! Вот эти сцены безумные, дураки эти, самоубийцы бесконечные! И почему только, такие женщины достаются каким-то идиотам?" Одним большим глотком он опрокинул вискарь в горло, подошёл к окну, раздвинул шторы. "Всё, хватит, — сказал он сам себе. — Хорош сопли распускать! Собрался! Целый день ещё впереди..."
Он стоял молча у окна и глядел в позднее ноябрьское утро. Впереди его ждал очередной, тяжёлый бесконечный день, ещё один день в дурке. А за окном, огромными хлопьями, кружился тихо падая, ко всему на свете равнодушный, прекрасный белый снег...
Светка же вышла из больницы, в первом попавшемся ларьке купила банку джина с тоником, села под крышей на остановке и закурила. Мелкими глотками она пила ледяную горьковатую жидкость, и на душе у неё было тоже, и горько, и страшно как-то холодно. И холодно и горько...
Глава пятая
Вечерний обход в закрытом психиатрическом стационаре отделения психоневрологических заболеваний, в огромной больнице на южной окраине Питера, где-то в Купчино, начался по расписанию, в шесть вечера, как обычно. Хотя, собственно, и обход-то весь, всего-ничего, одна формальность. Три палаты на восемь коек, никаких тебе буйных или преступников. Так, полунаркоманы-алкаши, народ в общем, безобидный, пока до сладкого не доберётся. А как же тут добраться? Стальные двери, милицейский пост на входе, окна за проволочной сеткой, да ещё и на решётках. Не отель в Анталье, оллинклюзив. Захочешь, не расшалишься! С такими вот позитивненькими мыслями главврачврач отделения, Сергей Станиславович Овчинников, в сопровождении двух санитаров вошёл в третью, последнюю на сегодня, пожалуй, самую тихую, в чём-то даже образцовую палату. Никаких особенных сюрпризов он здесь не ожидал: настоящих умалишённых, или даже приличных симулянтов здесь не было давно. Обычный, ободранный питерский люд из пьяных коммуналок и с окраин. Разве что, новенький этот, очередной самоубийца-неудачник. И хотя от таких, он знал по опыту, иногда можно и сюрпризов ожидать, за этого он был относительно спокоен. Парня привезли ночью, сразу в реанимацию, с огромной передозой каких-то тяжёлых транквилизаторов, и как обычно в таких случаях бывает, с изрядной долей алкоголя в крови. Его, как и положено, на квартире ещё промыли от души и накачали адреналином, в реанимации провели дополнительные мероприятия, так, на всякий случай, скорее для порядка, а уже утром перевели сюда, в третью палату. И вот теперь эта его койка на колёсиках стояла прямо в середине, в широком проходе между кроватями больных. А несколькими часами ранее Сергей Станиславович провёл задушевную, довольно тёплую, но с лёгким воспитательным уклоном беседу со Светланой, его женой — удивительной красоты молодой женщиной со светлыми печальными глазами.
— Ну-с, — потирая руки, с лёгкой улыбкой негромко произнес Сергей Станиславович войдя в палату, — добрый вечер, граждане больные, алкоголики, наркоманы, тунеядцы. Как говорится, как здоровье? — Сергей Станиславович шутил, подобная, слегка панибратская манера общения со своими, временами малопредсказуемыми пациентами в его представлении играла роль некоего смягчающего демпфера, и в то же время как-то сближала его с обитателями смирного дома. — Как там наш новенький? Проснулся? — С этими словами он подошёл к койке на резиновом ходу, наклонившись слегка, посмотрел внимательно на Веню и нарочито бодрым, уверенным голосом произнёс: — Ну-с, здравствуйте, молодой человек, здравствуйте! Проснулись наконец? Тогда с днём рождения! И добро пожаловать к нашему, как говорится, шалашу! — Сергей Станиславович, казалось, просто светится радушием. — Как настроение? — добродушно хохотнул он в свою стриженую, аккуратную бородку. — А! Вижу, вижу! Уже лучше! Вижу по глазам!
Заведующий отделением, конечно, слегка лукавил. Глаза Венькины, сказать по правде, оптимизма большого отнюдь не излучали, да и какой же, признаться честно, какой вообще оптимизм могут излучать глаза человека, по пробуждении неожиданно нашедшего себя привязанным к постели, под капельницей, да к тому же и за решётками на окнах. А если учесть ещё и то пикантное обстоятельство, что человек этот совсем недавно был начисто сражён феерическим известием о его пребывании в психушке, сразу станет ясно: радости и безудержного веселья глаза нашего счастливца излучать явно не могли. Это было просто невозможно! Даже теоретически...
— Здравствуйте, — мрачно выдавил из себя Веня. — Лучше, лучше. Куда уж лучше? И был-то вроде ничего. А теперь совсем здорово! Здоровее некуда...
— Ну вот, — опять заулыбался доктор. — Вот и чудесно! И чувство юмора, вижу, к нам вернулось! Недаром в народе говорят: здоровый сон — лучшее лекарство. В словах народных — вековая мудрость! Не находите?
— Нахожу, — криво улыбнулся Веня. — А потом опять теряю. И снова нахожу. Так и живу. Зато не скучно. Кто-то теряет, а кто-то находит. Народная мудрость...
— Прекрасно, прекасно! Просто великолепно, — внимательные глаза доктора прямо светились неподдельным счастьем и радушием. — Отличная динамика. Вот что делает с человеком даже кратковременное пребывание в закрытом медучреждении. Так, глядишь, через пару месяцочков и о досрочной выписке подумать можно будет...
Венька выпучил глаза:
— Вы что, серьёзно? Через пару месяцочков? О досрочной???
— А вы как думали? Вас, надеюсь, коллеги, так сказать ваши, просветили уже, где вы теперь находитесь? — Он обернулся к обитателям палаты: — Просветили, или как? — Признайтесь честно, Константин, — он посмотрел на Костю. Уж вы-то не могли не отличиться. Хоть режьте, не поверю.
— Просветили, Сергей Станиславович, просветили. За нас не переживайте, — с довольной физиономией отозвался из своего угла Костян. Сами знаете, Костя своего не упустит.
— Ну вот и славно, вот и славненько, — опять вернулся к Вене Сергей Станиславович. — Значит объяснять ничего не надо. Давайте знакомиться. Сергей Станиславович. Главврач отделения. Прошу любить и жаловать. А ваше имя, Вениамин Владимирович, мне, как видите, уже известно. Лежите, Вениамин, лежите. Вам, мой друг, пока требуется покой.
Нет, такой вот грёбаный покой Веньку не устраивал совсем. Парнишкой Веня был довольно крепким, с характером, кое-что в этой жизни повидать уже успел и решения принимать давным давно привык самостоятельно. Советы же всяких умников его интересовали мало. Вот и сейчас, от такого неожиданного поворота вся его натура вдруг тихо взбунтовалась. "Да хрена тебе лысого, — решил он сразу. — Посмотрим ещё, что там у нас будет с выпиской, с досрочной. — Но вида не подал. — На рожон пока лезть не стоит, — думал он. — Всё же, дурка, как-никак. Отлежусь немного, что-нибудь придумаю. Не совок всё-таки. Прошли твои времена, братан, — злился молча Веня. — Я как-никак, никого не убивал, не грабил. Пальцем никого не тронул. Так что, не умничал бы ты, братишка, разберёмся как-нибудь."