Превосходство Борна (др. перевод)

Ладлэм Роберт

После того, как Панова зачислили в штат постоянных сотрудников госпиталя Уолтера Рида, а позднее — медицинского комплекса в штате Вирджиния, он смог лично наблюдать за поведением Уэбба.

— Да у этого сукина сына амнезия, безголовые кретины! — заявил однажды Моррис своим коллегам. — На протяжении многих недель старался он объяснить вам это на чистейшем английском, — думаю, слишком хорошем для ваших вывихнутых мозгов!

Они работали вместе месяц за месяцем — врач и пациент — и со временем подружились. В их сближении немалую роль сыграла Мари, обожавшая Мо: в лице врача она обрела союзника, которого ей так не хватало! Дэвид вверг свою жену в неописуемо тяжкую круговерть беспрестанных забот, вечных

сомнений и страхов с первых же дней их пребывания в Швейцарии, когда она, начиная догадываться, что за боль точит душу покорившего ее сердце человека, решила твердо наперекор его воле помочь ему. Мари не верила в то, во что верил он сам. И снова и снова повторяла ему, что он не убийца, хотя и считает себя таковым. Нет, он, вопреки тому, что говорят о нем, никакой не убийца. Ее убежденность в его невиновности стала для него спасительным якорем в затягивавшем его в свою пучину море безумия, любовь же ее — тем зернышком, из которого проклюнулся робко нежный росток надежды на его выздоровление. Без Мари он был бы не нужным никому, не любимым никем человеком, умершим раньше физической смерти своей, а без Мо Панова просто жил бы растительной жизнью. Но с тех пор, как оба они протянули к нему руки помощи, он смог наконец разгонять сгущавшиеся над его головой тучи с тем, чтобы снова над ним воссияло солнце удачи.

Следуя наставлениям Морриса, Дэвид и в этот день, вырвавшись с семинара, решил побегать с часок по холодной пустынной дорожке стадиона, а не идти сразу домой. Поскольку подобные, проводящиеся раз в неделю занятия нередко заканчивались значительно позже положенного срока, Мари никогда не планировала заранее время вечерней трапезы. Но не это огорчало ее, а другое: ужинать они отправлялись неизменно в сопровождении двух ненавязчивых охранников, маячивших где-то в темноте на почтительном расстоянии от них. Кстати, вот и теперь один из этих стражей следовал за Дэвидом по спортивному полю, другой же наверняка поджидал его в гимнастическом зале. Безумие какое-то! А может, это и впрямь необходимо?

На этот раз заняться спортом, как то советовал ему Панов, Дэвида побудило не только стремление вернуть себе былое здоровье, но и один образ, всплывший неожиданно в его воображении, когда он сегодня-утром перебирал бумаги в своем кабинете. Это было лицо. Лицо, которое он знал когда-то, помнил и очень любил. И это лицо — мальчишеское лицо — постепенно взрослело на внутреннем экране его памяти, и вот он уже видел перед собой, как бы сквозь дымку, молодого человека в военной форме. По щекам Дэвида потекли тихие слезы. Ведь это — покойный брат его, о чьей гибели сообщили ему сразу двое: некий военнопленный, спасенный им много лет назад в охваченных-пламенем войны джунглях Тамкуана, и известный под именем Джейсона Борна предатель, которого он потом пристрелил.

Дэвид не мог никак избавиться от мучительно горьких обрывочных воспоминаний, терзавших его. Едва дождавшись перерыва, он, сославшись на сильную головную боль, ушел с семинара. Ему необходимо было снять с себя нервное напряжение, попытаться спокойнее относиться к неясным, фрагментарным образам прошлого или выбросить их напрочь из памяти с помощью разума, советовавшего Дэвиду немедленно посетить спортивный зал или совершить пробежку против ветра, причем чем сильнее он, будет дуть, тем лучше. Нельзя всякий раз обрушивать на Мари тяжкий груз низвергавшихся на него каскадом кошмарных видений: он слишком любил ее для этого. Пока у него хватает сил, он обязан сам справляться со своим недугом. Так он решил.

Открывая тяжелую дверь, Дэвид не в первый уже раз обратил внимание на то, что каждый вход в спортивный зал огражден почему-то металлической решеткой. Пройдя по каменному полу окрашенного белой краской сводчатого коридора к двери факультетской раздевалки, он обрадовался,

увидев, что в помещении никого нет. У него было не то состояние, которое располагает к пустой болтовне, и, если бы его втянули в беседу, он несомненно произвел бы впечатление угрюмого, а может, и просто замкнутого по натуре человека. К тому же ему не придется теперь ощущать обращенные на него любопытствующие взгляды людей, чье внимание к его особе тяготило Уэбба.

Он был на пределе. Ему предстояло постепенно, шаг за шагом, возвращаться к жизни: конечно же собственными усилиями, но не отказываясь при этом и от той поддержки, которую оказывала ему Мари. Боже, когда все это кончится? Сколько может он еще взывать к ней о помощи? Хотя, впрочем, в этом не было необходимости: она сама отлично видела, в чем он нуждается, и делала все зависящее от нее, чтобы облегчить участь своего мужа и приблизить по мере сил своих долгожданное избавление его от страшного недуга.

Пробираясь вдоль деревянных скамеек и установленных в ряд металлических шкафов, он внезапно заметил сложенный вдвое лист бумаги, прикрепленный к отведенной ему крайней ячейке, и, охваченный беспокойством, бросился туда. Записка гласила:

«Звонила ваша жена. Просила вас как можно скорее связаться с ней по телефону. Сказала, что это очень срочно. Ральф».

Неужели сторожу спортзала не хватило мозгов выйти и окликнуть меня?! — подумал со злостью Дэвид, набирая шифр замка и открывая дверцу своей ячейки. Потом, пошарив в кармане брюк в поисках мелочи, он подбежал к настенному телефону-автомату, вставил монету в щель и испуганно поглядел на дрожащую руку. И тут же понял причину своего волнения: Мари никогда не говорила «срочно», она избегала подобных слов.

— Алло? — услышал Дэвид голос жены.

— Что случилось?

— Я подумала, что ты, возможно, уже там, в спортзале: ведь Мо считает занятие спортом своего рода панацеей, единственным средством, способным поставить тебя на ноги, если, конечно, твое сердце выдержит подобную нагрузку, вот и позвонила.

— Что ты хотела мне сказать?

— Дэвид, тебя тут дожидается один человек. Он желал бы повидаться с тобой. Приезжай же быстрее, дорогой!

Хотя государственный советник Эдвард Мак-Эллистер и свел официальную часть знакомства к минимуму, он тем не менее не преминул упомянуть кое-какие факты, позволившие Уэббу сделать вывод о том, что его собеседник — не последнее лицо в своем департаменте. Впрочем, сам Мак-Эллистер и не думал специально набивать себе цену: как любой вознесенный на высокий пост бюрократ, он был искренне уверен в том, что в высших эшелонах власти прислушиваются к его мнению.

Советник, встав, чтобы приветствовать Дэвида, предложил:

— Переоденьтесь во что-нибудь более удобное, мистер Уэбб: наши дела могут и подождать.

Ведь Дэвид был все еще в пропитанных потом шортах и тенниске: схватив из шкафчика свою одежду, он, так и не успев переодеться, опрометью бросился из спортивного зала к машине.

— Я смогу побыть и так, — ответил Уэбб. — Поскольку время все же не терпит: там у вас ждать не любят, мистер Мак-Эллистер.

— Садись, Дэвид, — Мари Сен-Жак-Уэбб вошла в гостиную с двумя полотенцами в руках. — Вы тоже, мистер Мак-Эллистер.

Когда оба они сели друг против друга перед холодным камином, она подала Уэббу одно полотенце, а вторым, встав за спиной мужа, стала вытирать ему шею и плечи. Свет настольной лампы подчеркивал красноватый оттенок ее каштановых волос, однако привлекательные черты ее лица были скрыты тенью.

— Можете приступать прямо к делу, — обратилась она к представителю Госдепартамента. — Как я уже говорила вам, правительство предоставило мне допуск к любой информации, которую вы можете сообщить моему мужу.