При дворе герцогов Бургундских. История, политика, культура XV века
Шрифт:
Отношение Шатлена к Карлу VII неоднозначно, оно определялось многими факторами: это и конкретное время написания той или иной части хроники или другого произведения, в котором фигурирует французский король, и творческий замысел автора в каждой конкретной главе или сочинении [387] , а также эволюция взглядов хрониста по поводу отношений Франции и Бургундии. Добродетельный государь в одном отрывке хроники, Карл VII предстает отягощенным пороками в другом [388] . Из некоторых пороков он смог извлечь пользу. Например, не будучи слишком храбрым и воинственным (что расценивалось бургундскими авторами как недостаток), король сумел компенсировать эту слабость благоразумием. По сообщению Шатлена, он умел выбирать мудрых советников и военачальников, которые помогли ему отвоевать королевство [389] . Впрочем, зависть и непостоянство никак не могли способствовать успеху, равно как и подозрительность короля в отношении всех окружавших его придворных, в результате которой он и умер, отказавшись принимать пищу из-за страха быть отравленным [390] . Тем не менее Шатлен не меняет прозвище, которое дал королю – «Vertueux». Впрочем, оно отнюдь не означает, что король Франции – самый добродетельный государь, ибо таковым, по мнению хрониста, является герцог Бургундский Филипп Добрый [391] . В то же время официальный историк, столкнувшийся с еще более порочным государем в лице Людовика XI, сына Карла VII, должно быть, несколько смягчил свое ставшее критичным отношение к предыдущему королю. Антибургундские поступки его наследника и разочарование в нравственном облике дофина, который провел несколько лет при бургундском дворе и рассматривался в определенной степени как гарант будущего улучшения отношений между герцогом и королем, внесли изменения в концепцию Шатлена. В «Обращении к герцогу Карлу», написанном спустя несколько месяцев после восшествия Карла Смелого на престол, Шатлен впоследствии существенно переработает часть, где рассуждает о том, что если один представитель
387
Это объясняется также и тем, что свое историческое сочинение Шатлен писал с перерывами, то оставляя, то возвращаясь к уже написанному тексту. Подробнее о работе Шатлена над текстом хроники см.: Small G. George Chastelain and the Shaping of Valois Burgundy. Political and Historical Culture at Court in the Fifteenth Century. Wood-bridge, 1997. P. 128-161.
388
Chastellain G. CEuvres. Vol. II. P. 178-186.
389
Ibid. Vol. II. P. 181.
390
Ibid. Vol. IV. P.369.
391
Delclos J.-CI. Le temoignage de Georges Chastellain. P. 131-132. Об отношении бургундских придворных историков к Филиппу Доброму см.: Асейнов Р. М. Образ Филиппа Доброго в восприятии бургундских придворных хронистов // Французский ежегодник -2014. Жизнь двора во Франции от Карла Великого до Людовика XIV / под. ред. А. В. Чудинова, Ю. П. Крыловой. М., 2014. С. 115-150, а также в настоящем издании.
392
Chastelloin G. CEuvres. Vol. VII. Р. 325.
393
Ibid. Vol. VII. P.324 (note 1).
394
Ibid. Vol. VII. P. 326 (note 1).
Возвращаясь к прозвищам государей в сочинениях «Великих риториков» и Шатлена в частности, нужно остановиться на образе Филиппа Доброго. Уже из имени ясно, что Филипп остался в истории как «добрый герцог». Впрочем, не только по отношению к этому герцогу употреблялся эпитет добрый. Тот же Шатлен, рассказывая Карлу Смелому о его предках, в том числе о прадеде – Филиппе, прозванном Храбрым, отмечает, что тот заслужил право назваться добрым герцогом. Он не был лишен и других добродетелей, однако «доброта… превосходила все остальные необычайными деяниями» [395] . В других бургундских хрониках данный эпитет употребляется применительно и к герцогу Жану Бесстрашному, и к другим государям.
395
Ibid. Vol. VII. P. 290.
В чём же заключалась «доброта» Филиппа, если эпитет стал прозвищем? Тот же Шатлен в рассказе о добром герцоге Филиппе Храбром пишет, что, будучи еще молодым, он прослыл благоразумным и доблестным, а все его деяния были направлены на достижение благополучия и единства королевства, а также общественного спасения. Герцог почитал Бога и уважал древо (tronc), от которого происходил, один управлял королевством, держал на своих плечах королевский трон. Благодаря этому заслужил особое благословение (benediction) от Бога и от людей [396] . В том же сочинении, описывая деяния Филиппа Доброго, Шатлен отмечает, что герцог заслужил восхищение современников (включая подданных) поддержанием мира в своих землях, их богатством, расширением владений, многочисленными победами в сражениях [397] . Оливье де Ла Марш сообщает, что герцог своими благими поступками и добродетелью заслужил прозвище «добрый», ибо на самом деле являлся таковым [398] . Далее мемуарист кратко останавливается на правлении герцога, указывая попутно на определенные качества Филиппа Доброго: почитание Бога, вера в совет, благоразумие, справедливость, милосердие, щедрость, стремление к миру и т. д. По всей видимости, для хронистов «доброта» заключала в себе все добродетели, которые только мог иметь государь и которые всеми без исключения авторами считались необходимыми для него [399] . Причем акцент делался также на тех качествах, которые помогали ему заслужить любовь и уважение подданных.
396
Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. Р. 291.
397
Ibid. Vol. VII. P. 292.
398
La Marche O. de. M'emoires. Vol. I. P. 89.
399
Малинин Ю. П. Общественно-политическая мысль позднесредневековой Франции XIV-XV вв. СПб., 2000. С. 154-159; Krynen J. Ideal du prince et pouvoir royal en France
`a la fin du Moyen Age (1380-1440). Paris, 1981. P. 70-71.
Однако Шатлен со свойственной ему обстоятельностью убеждает читателя в том, что герцог достоин и других прозвищ, например, «Август» [400] . И дело не только в том, что герцог, по сообщению историка, родился в августе, а значит, под знаком Льва [401] . Исходя из сложившейся в Средневековье этимологии этого слова (от лат. augeo, франц. augmenter – увеличивать, расширять) [402] , Август – это тот, кто увеличил территорию своих владений, прославился победами и благосклонностью Фортуны [403] . Так и Филипп Добрый значительно расширил границы подвластных Бургундскому дому земель, одержал многочисленные победы над врагами и т. д. Об этом Шатлен впоследствии кратко скажет в «Восхвалении подвигов и славных деяний герцога Филиппа, который называл себя великим герцогом и великим львом» [404] . Само это прозвище, конечно же, способствовало сравнению с другими Августами в истории – римским императором Октавианом Августом и французским королем Филиппом II Августом. И если первый мог рассматриваться как пример великого государя, достойного подражания, то второй был непосредственным предком не только правящей королевской династии, но и герцогов Бургундских из династии Валуа. Нет ничего удивительного, что Шатлен использует это родство герцогов Бургундских с Французским королевским домом. Для него и Филипп Добрый, и Карл Смелый были французами. Первый официальный историк герцога не был сторонником идеи некой бургундской общности, отдельной от подданных французского короля, а оставался верен концепции единства Франции и Бургундии, что он демонстрирует многократно на страницах хроники, даже несмотря на свои выпады против французских королей, совершавших недружественные поступки по отношению к герцогам. К тому же еще не была разработана теория о прямом происхождении герцогов Бургундских от Каролингов и об узурпации французского трона Гуго Капетом [405] . Это будет активно использоваться официальной пропагандой, видимо, только при Карле Смелом. Поэтому, сравнивая Филиппа Доброго с французским королем, сумевшим значительно расширить границы королевства, хронист дает герцогу выгодную характеристику.
400
Chastellain G. CEuvres. Vol. II. P. 149-150.
401
Ibid. P. 150-151.
402
Doudet E. Poetique de George Chastelain. P. 80.
403
Chastellain G. CEuvres. Vol. II. P. 150.
404
Ibid. Vol. VII. P. 213-236.
405
См., например: WielcmtPh. Recueil des antiquites de Flandre// Recueil des Chroniques de Flandre / ed. J.-J. de Smet. Bruxelles, 1865. T. 4. P. 55, 100. См. также: Асейнов P. M. Политическая мифология и проблема самоопределения Бургундии // Средние века. Вып. 68 (3). М., 2007. С. 87-88, а также в настоящем издании; Roos М. de. Les ambitions royales de Philippe le Bon et Charles le Temeraire: une approche anthropologique // Publication du Centre europeen d'etudes bourguignonnes (далее – PCEEB). 1996. № 36. P. 82.
Однако для Шатлена недостаточно только придумать прозвище, ему нужно показать, что герцог заслуживает его гораздо больше, нежели другие государи эпохи. С этой целью автор приводит в хронике т. н. галерею принцев [406] . В ней представлены все современные Филиппу Доброму государи,
406
Chaste II a in G. CEuvres. Vol. II. P. 151-189.
407
Small G. George Chastelain and the Shaping of Valois Burgundy. P. 177. Note 79.
Впрочем, это прозвище было не единственным у Филиппа Доброго. Ссылаясь на сарацинов и другие далекие народы, восхищавшиеся добродетелью и могуществом Филиппа Бургундского, Шатлен пишет, что они прозвали его «Великим герцогом Запада» («Grant due du Ponant») [408] . Это прозвище является изобретением самого историка, использовавшего греческий термин «великий дука» или «мегадука» (латинизированное – мегадукс), который означал главнокомандующего византийским флотом [409] . Не вдаваясь в происхождение и значение этого слова, но считая его неким верховным титулом, Шатлен решил использовать его для прославления герцога, который, по его мнению, олицетворял добродетель всех государей Запада (отсюда и добавление к титулу слова «du Ponant») [410] . Тем не менее само словосочетание «великий герцог» понравилось не только историку – он употребит его не единожды, например, в «Обращении к герцогу Карлу» [411] , – но и бургундским правителям [412] .
408
Chastellain G. CEuvres. Vol. II. Р. 150.
409
Doudet Е. Poetique de George Chastelain. P. 81; Grunzweig A. Le grand due du Ponant // Le Moyen Age. 1956. T. 72. P. 119-165.
410
Это выразилось, в частности, в особых усилиях герцога по организации крестового похода против турок, что неоднократно обыгрывалось в бургундской литературе. См.: Le Brusque G. Une Campagne qui fit long feu: le saint voyage de Philippe le Bon sous la plume des chroniqueurs bourguignons (1453-1464) // Le Moyen Age. 2006. T. 112 (3-4). P. 529-544.
411
Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. P. 285.
412
См., например: Leguai A. Charles le Temeraire et I'histoire // PCEEB. 1981. 21. P. 47-53.
Прозвище для государя, которое увековечило бы его в истории благодаря добродетели, по всей видимости, должно было продемонстрировать, что герцоги Бургундские, не обладая титулом короля или императора, тем не менее пользуются особой благодатью. В отношении королевского титула позиция Шатлена весьма интересна. В ней выразилось его стремление показать преимущество своего сеньора над королем Франции и остаться в лагере сторонников франко-бургундского сближения. В наставлении, которое он преподнес Карлу Смелому, официальный историк Бургундского дома между строк намекает новому государю на тщетность любого высокого титула, если его носитель не обладает добродетелями. Просто носить титул не подобает истинному государю, только порочные люди рядятся в него. Необходимо подкреплять его добродетелями, только в таком случае человек заслуживает короны и высокого титула [413] . Вполне справедливо считать, что, по мысли Шатлена, лучше быть герцогом, преисполненным добродетелью, нежели порочным королем или императором. В конечном итоге не титул, а добродетель человека остается в памяти людей. Впрочем, титул «Великого герцога Запада» в определенной мере демонстрировал, что герцог превосходит всех других государей, не являющихся королями или императорами.
413
Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. P. 312.
Еще одним прозвищем, которым сам Шатлен и другие современники называли герцога Филиппа, было «Великий лев» (Grand lyon). Выше говорилось, что официальный историк упоминает о том, под каким знаком зодиака родился герцог – знаком Льва. Вполне вероятно, что происхождение данного прозвища связано с изображенным на гербах графства Фландрия, герцогства Брабант и ряда других владений Филиппа геральдическим львом.
Оливье де Ла Марш, рассуждая о правлении Филиппа Доброго, указывает, что помимо прозвища «Добрый» герцог приобрел также другое – «l'Asseure» [414] , которое можно перевести и как «храбрый», и как «обеспеченный, уверенный» или «находящийся в безопасности». К сожалению, четкого объяснения этого прозвища мы не можем найти у мемуариста. Однако, по всей видимости, его происхождение было также связано с удачным в целом периодом правления герцога, ознаменовавшимся процветанием его земель, несмотря на частые войны (с французами, англичанами), завоевание новых территорий и подавление городских восстаний.
414
La Marche О. de. M'emoires. Vol. I. P. 89; Vol. III. P. 315.
Немаловажную роль в творчестве «Великих риториков» играли и расшифровки имени государя. Такой прием демонстрирует нам Жан Молине в «Троне чести» – прозиметре, написанном после смерти Филиппа Доброго. Автор ставит целью прославить покойного герцога и рассказать читателю, что тот обладал многочисленными добродетелями, которые помогли ему достичь трона чести. Все добродетели оказались заключены в имени герцога, каждой букве которого соответствовала определенная добродетель. Это благоразумие или осторожность (prudence), храбрость (hardiesse), рыцарское воспитание (instruction chevalereuse), щедрость (largesse), справедливость (justice), жалость (pitie), нищета духа (povrete d'esperit) [415] , истина (verite), исключительность благодати (singularite de grace). Вместе они составили латинское имя герцога – Philippus. При этом олицетворением той или иной добродетели выступает один или несколько человек – как библейские персонажи или герои древней истории, так и современники герцога. Выбор Молине весьма любопытен, а в некоторых случаях и неоднозначен, если углубиться в контекст бургундской общественно-политической мысли. Например, добродетель благоразумия или осторожности ассоциируется у Молине с Юлием Цезарем и Николя Роленом. Благодаря этой добродетели первый достиг, по мнению историка, имперской диадемы (diademe imperial), а второй хорошо управлял общим делом и заслужил славы своими «ангельскими деяниями» (oeuvres angelicques) [416] . Присутствие в тексте фигуры Цезаря нисколько не удивляет, ибо интерес бургундской элиты и герцога к древней истории был весьма велик. К тому же сравнение с ним демонстрировало, что Филипп находится на одной ступени с государем, покорившим значительные территории (в том числе и находящиеся ныне под властью Бургундского дома, тем более завоеванные самим Филиппом Добрым) и достигшим императорской короны. Упоминание вместе с Цезарем применительно к добродетели благоразумия канцлера Ролена выглядит, напротив, отчасти удивительно, если учитывать постигшую его опалу после длительного периода фактического всевластия. Рамки сочинения не дают возможности Молине прояснить свою позицию по поводу канцлера, однако даже этого хватает, чтобы увидеть разительное отличие от мнения его предшественника на посту официального историка – Шатлена. Последний, как неоднократно указывалось, весьма критично относился к Ролену и с радостью встретил его удаление от двора [417] , мотивируя это тем, что канцлер слишком заботился о земном благополучии, забыв о тщете всего мирского.
415
Аллюзия на слова Иисуса Христа из Нагорной проповеди: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Мф. 5:3).
416
Molinet J. Faictz et Dietz / ed. N. Dupire. Paris, 1936-1939. Vol. I. P. 46-47.
417
Chastellain G. CEuvres. Vol. III. 329-337,456-459. См.: Асейнов P. M. Образ Филиппа
Доброго.
Добродетели храбрости соответствуют Гектор и Филипп Храбрый. Оба персонажа заслужили в бургундской литературе только положительные отклики. Последний был дедом Филиппа Доброго и благодаря своему поведению в битве при Пуатье, а затем в английском плену заслужил это прозвище [418] . Следующая добродетель олицетворяется королем Артуром, а также Корнилием, бастардом Филиппа Доброго, и рыцарем Жаком де Лаленом (оба погибли во время войны с Гентом 1452-1453 гг.). Эталоном щедрого государя выступают у Молине Александр Македонский и невестка Филиппа Доброго Изабелла Бурбонская, графиня де Шароле (вторая супруга Карла Смелого), справедливого – Карл Великий, сострадательного – Давид. Людовик IX Святой и герцог Годфруа Бульонский олицетворяют «нищету духа», демонстрируя, что и они, и Филипп Добрый довольствовались тем, что имели, не желая никаких земных благ более, а также прикладывали усилия для освобождения Святой земли. Истине соответствовали Иуда Маккавей и Гедеон, исключительности благодати – Иисус Навин. Все представленные исторические и библейские персонажи имели непосредственное отношение к официальной бургундской пропаганде. Цезарь, как было отмечено выше, воплощал политические амбиции герцога, направленные на достижение автономии от Французского королевства. Этой же цели служил и образ Карла Великого, к которому возводили свою родословную герцоги, в частности через генеалогию герцогов Брабантских. Не отказываясь от родственной связи с Капетингами, герцоги, а вслед за ними и бургундские интеллектуалы использовали и фигуру святого короля для обоснования своей политики, например, крестоносных амбиций Филиппа Доброго. Сравнения с библейскими персонажами должны были, видимо, указывать на особую благодать, полученную герцогами от Бога. Не случайно одним из покровителей ордена Золотого руна был избран Гедеон.
418
Molinet J. Faictz et Dietz. Vol. I. P. 48.