При вечернем и утреннем свете

Сухарев (Сахаров) Дмитрий Антонович

Стихи о ташкентском землетрясении

1 А в Ташкенте не тот пострадал, Кому в бок кирпичом угодило. Пострадал, кто глазами видал, Как стена от стены уходила. Коль уходит стена от стены На виду у всего перекрестка, Значит, могут и даже должны Разойтись полушария мозга. Полушария мира в тот миг В бедном мозге разъялись от взрыва, И ташкентец к любимым приник, Напоследок приник торопливо. Крик стоял над планетой, а в ней, В глубине, рокотало повторно. Между тем становилось ясней, Что трясение нерукотворно. Пыльный столб на руины осел, И, я слышал, смеялись в палатке, Даже пели! Ведь шарик-то цел, Отчего бы не петь, все в порядке. Много ль нужно? Брезентовый кров, Да какая-то малость одежды, Да вдобавок хоть несколько крох Утешенья, любви и надежды. 1966 2 На

родине моей осела пыль, Которую усердно выбивала Могучая и дикая рука. Не так ли: выбьют пыль из тюфяка — И колотьбы той будто не бывало? Утихло содрогание земли. Я видел, как бульдозеры скребли, Верней сказать, я видел, как сгребали Ту улицу, с которой я вбегал В ту комнату, которую едва ли Теперь припомню. Но это было в прошлый мой приезд. На этот раз на месте прежних мест Шумит проспект. Терпение и вера Мне помогли найти остатки сквера, Но опознать деревьев я не мог. Здесь у дверей курился наш дымок. Здесь ясень был и был дымок мангала, И девочкою мама в дверь вбегала, Когда тот ясень веточкою был. Постой еще: Здесь были дверь, И стены, И улица, которая теперь Сошла со сцены. Ах, если всяк да со своей святыней! Не заглянуть ли лучше на базар, Чтоб ввечеру потолковать за дыней Под небом жилмассива Чиланзар? Мы дыню разъедим, а завтра днем В сухую землю веточки воткнем, Узрим новорожденные кварталы И с пылью их смешаем светлый прах, Который унесли на башмаках… Прости, привязчив я. 1970

Родословное древо

Будет время, составлю Родословное древо, Его детям оставлю, Чтоб светило и грело,— Родословное древо, А на нем человеки — Те, что были когда-то И пропали навеки. Будет время, на карте Перемечу крестами То, что отчими люди Называют местами. Там Венев, и Одесса, И Великие Луки, Там любовь, и злодейство, И великие муки. Из Венева прабабка, Из Одессы другая, А великие муки Из озерного края — Там в безвестной хатыни, Онемев от печали, Помнит пепел поныне, Как в амбаре кричали. Я под кроной коренья Заплету в хороводе — Племена, поколенья, Наше место в народе, Чтоб вовек н6е забылось, Сколько веток рубилось И кому с кем любилось — Сколько деток родилось. 1976

Переулок

В Мельничном, вблизи завода Мукомольного, вблизи Вечности — себя до года Возрастом вообрази. Все арыки перерыла Жизнь, а ты войди по грудь В тот же — после перерыва В пятьдесят каких-нибудь. Что такое пятьдесят Лет, когда вокруг висят Ветви те же, что висели В прошлом веке и вчера? Легче птичьего пера Пыль, мучнистая сестра Вечности и колыбели. В Мельничном без вечной спешки Время движется — вблизи Вешки, от которой пешки Устремляются в ферзи. Времени протяжна нота, Мелет мельница, и нет Обреченности цейтнота, Быстротечности примет. Мама вынесла мальца В Мельничный, и нет конца Вечности, и пыль мучниста, Как цветочная пыльца. Словно в саге романиста, Время длится без конца. 1981

Подражание Есенину

Гульзира, твое имя — цветок, И, Востока традицию чтущий, Я твой черный тугой завиток Зарифмую с зирою цветущей. Но узнать бы сначала пора, Как цветет на Востоке зира. Я исчислю цветок по плоду, В семена ароматные вникну И к такому ответу приду, От которого горько поникну. Гульзира, разве ведаешь ты, Как печалят порою цветы. Убежав от гудения пчел, Я забыл про былую удачу, И пустыню цветам предпочел, И пустые глаза свои прячу, Ибо горечью жжет, Гульзира, То, что сладостью было вчера. Гульзира, твои речи просты, И от плеч твоих пахнет зирою. Как горчат, как печалят порою Эти запахи, эти цветы! Дай лицо свое снова зарою В эти запахи, эти цветы. Оттого, что я с севера, что ли?.. 1981

Из ташкентских гекзаметров

1. Праздный держа черепок

Если разбил пиалу, не горюй, поспеши на Алайский, Жив,

говорят, старичок — мастер искусный, уста. Он осторожным сверлом черепки пробуравит — и в ямках Скобок утопит концы, накрепко стянет фарфор. Ай да мастак, вот кому говорить не устанешь спасибо! Нет ли другого уста — сладить с напастью другой? Я бы отнес на базар черепки тонкостенного счастья. Где там — ищи мастеров!.. Сам, бедолага, потей.

2. Фонарщик

Главный ташкентский фонарщик, предводитель ночных возжиганий, Резвому внуку Володе должность свою завещал. Век закоптил фонари, стал стариком и Володя. Следом состарился я, Володин единственный внук. Век небеса закоптил, и на Новомосковской, в роддоме Мальчик родился, Филипп, внучек единственный мой. Резво, Липуня, расти! Помни, что должность наследна: Впрок фитили навостряй, стекла учись протирать 1981

Поедем в Бухару

Поедем в Бухару, К узбекам в гости, а? Поедем по жару, Погреем кости, а? По дыни! У лотка Шершавую возьмешь, Прижмешь ее слегка И — нож в нее! Сладка… А хочешь, в Исфару Поедем по урюк. Урючин знойный сок Прозрачен и упруг. Губами придави, Под сонной кожурой Он ходит как живой! Глаза закрою — и Растаю, Воспарю… Поедем в Исфару! По горы! По горам Полазаем! Вели — Я телеграмму дам, Бельишко соберу. Ведь я родился там, Пойми, родился там. Не знаю, где умру… 1965

Брич-Мулла

Сладострастная отрава — золотая Брич-Мулла,

Где чинара притулилась под скалою.

Про тебя жужжит над ухом вечная пчела:

Брич-Мулла,

Брич-Муллы,

Брич-Мулле,

Брич- Муллу,

Брич-Муллою.

Был и я мальчуган, и в те годы не раз Про зеленый Чимган слушал мамин рассказ, Как возил детвору в Брич-Муллу тарантас — Тарантас назывался арбою. И душа рисовала картины в тоске, Будто еду в арбе на своем ишаке, А Чимганские горы царят вдалеке И безумно прекрасны собою. Но прошло мое детство, и юность прошла, И я понял, не помню какого числа, Что сгорят мои годы и вовсе дотла Под пустые, как дым, разговоры. И тогда я решил распроститься с Москвой И вдвоем со своею еще не вдовой В том краю провести свой досуг трудовой, Где сверкают Чимганские горы. Мы залезли в долги и купили арбу, Запрягли ишака со звездою во лбу И вручили свою отпускную судьбу Ишаку — знатоку Туркестана. А на Крымском мосту вдруг заныло в груди, Я с арбы разглядел сквозь туман и дожди, Как Чимганские горы царят впереди, И зовут, и сверкают чеканно. С той поры я арбу обживаю свою И удвоил в пути небольшую семью, Будапешт и Калуга, Париж и Гель-Гью Любовались моею арбою. На Камчатке ишак угодил в полынью, Мои дети орут, а я песню пою, И Чимган освещает дорогу мою, И безумно прекрасен собою! 1980

6. Балатонская тетрадь

Черемухи

А у венгров и черемухи цветут! Вот приехал я в венгерский институт, А в окне, гляжу, они стоят, белы, И черемуховый дух во все углы. И сирень цветет у венгров, и миндаль, И ничуточки мне этого не жаль, По кювету маки алые — и пусть, А учуял я черемуху — и грусть. Вот уехал я из дома в холода, Вот приехал я, товарищи, сюда. Что я видел под Москвою? — белых мух. А у них уже черемуховый пух. Не творил ли нас господь навеселе? Больно много он напутал на земле. Ну, миндаль пускай у венгров, леший с ним, Но черемухи-то нам нужны, не им! 1968

Мадьярское застолье

Когда язык уму не внемлет, Когда опять кувшин подъемлет Хозяин-старикан, А обе дочери с мужьями Вовсю следят, сказать меж нами, Не пуст ли твой стакан,— Тогда, русак, держись валетом, Пить — пей, но не забудь при этом: Теперь не до речей! Налей-ка сам обеим сестрам, Кувшин, ведь он на то и создан, Чтоб пелось горячей. А песни Кларики так хриплы, Что, как смычка по скрипке скрипы, Извлечь умеют дрожь. И вот признательно и робко Души фанерная коробка Вибрирует… Хорош! Готов, давись слезой прогорклой! Туда, где солнышко за горкой, Рванись — и протрезвей. Там за полями, за лесами Поют не ангелы — мы сами И хриплый соловей. Когда мужья долой с катушек, Мадьярки света не потушат, Коль песня горяча. Ах, есть кому в полнощном доме Водить нездешнею ладонью Вдоль влажного плеча… 1965