Приговор
Шрифт:
– Эвьет, главный виновник войны – это не Карл, и даже не Ришард. А стремление многочисленных человеческих особей стать главным самцом в стаде. У животных оно тоже присутствует, но не принимает столь уродливых форм… Проклятие человека в том, что он достаточно умен, чтобы выйти за природные рамки, но при этом недостаточно умен, чтобы делать это с разумными целями. Иными словами, основное занятие человеческого ума – это делать такие глупости, до которых ни одно животное просто не сможет додуматься.
– Надеюсь, ты не имеешь в виду присутствующих, – я не видел в темноте ее лица, но угадал улыбку.
– Я тоже на это надеюсь, – улыбнулся я в ответ. – Хотя, может быть, самым разумным для нас было бы плюнуть и на Карла, и на Ришарда,
– Куда, Дольф? К восточным варварам, которые забивают камнями, сажают на кол и сдирают кожу? Или, может быть, к южным, которые ломают все кости, вымачивают жертву в ледяном ручье, а потом едят заживо?
– Ты права, – вздохнул я. – Мир велик, а бежать некуда.
– Тогда не будем предаваться пустым мечтам. Тем более что Карл так или иначе должен получить по заслугам. А я должна вернуть свое имение. И если Рануар настолько глуп, что облик говорящего для него важнее сути сказанного, если он не понимает, что даже маленький ребенок, играющий в траве, может узнать то, чего не заметят десять взрослых разведчиков – ну что ж, тогда я дойду до самого Ришарда. А если и он мне не поможет – буду действовать сама!
В этом я не сомневался.
Впервые за последние дни я уснул без мысли о том, что с утра надо куда-то спешить, а потому проснулся поздно, когда солнце стояло уже довольно высоко. Единственную компанию мне составляла волчья шкура; впрочем, усевшись на ней, я обнаружил поблизости Верного, который подергивал ушами, отгоняя раннюю утреннюю муху, и всем своим видом демонстрировал гордое презрение к высушенной солнцем желтой траве, недостойной служить пищей благородному коню. Эвелины нигде не было. Не было больше и военного лагеря – там, где он располагался накануне вечером, теперь лишь желтела все та же трава (с моей позиции не видно было даже пятен кострищ – чтобы их разглядеть отсюда, требовалось подняться повыше). Войско, очевидно, снялось с места без обычных в таких случаях сигналов горнистов – с такого расстояния я бы услышал их и проснулся. Еще одно свидетельство, что Рануар не хочет привлекать к своей армии лишнего внимания… Но где же Эвьет? Не могла же она оставить меня и уйти с ними!
Я вскочил в полный рост, оглядываясь по сторонам. Девочки нигде не было.
– Эвьет! – крикнул я, думая, насколько глупо выгляжу, если она просто уединилась под каким-нибудь кустиком (которые кое-где поднимались над ровной желтизной травы). Но лучше выглядеть глупо, чем пребывать в неведении. К тому же ее арбалета тоже не было – правда, она вообще редко с ним расстается… – Эвьет!
– Я здесь, Дольф! – донеслось вовсе не из-за кустиков, а откуда-то сверху. Я обернулся и увидел Эвелину, сбегающую по склону холма.
– Их нигде не видно, – объявила девочка, подходя ко мне; между пальцами она держала длинную травинку, машинально ею помахивая. – Даже сверху. Значит, ушли еще до рассвета.
– Войско Рануара? – понял я.
– Да. Он дал им на сон не больше пяти часов. Интересно, куда он так гонит?
– Нам, в общем-то, без разницы, – заметил я. – Ты ведь не надеешься его переубедить?
– Нет. Если бы он мне помог, мог бы разделить со мной славу в случае успеха. Но он сам виноват. Он упустил свой шанс. Где сейчас Ришард?
– Откуда мне знать? – пожал плечами я. – Где-нибудь на севере. До вчерашнего вечера я полагал, что он как раз там, куда направлялась эта армия – или, по крайней мере, движется в ту же точку. Может быть, конечно, он и просто сидит в родовом замке. Но, насколько я знаю, своими главными силами он предпочитает командовать лично.
– Значит, мы едем на север. Для начала – дальше по этой дороге, а там будем наводить справки. С армией он или нет, мы его отыщем.
Я не стал спорить, и вскоре мы уже в третий раз ехали по тракту, по которому накануне прогулялись туда и обратно. Впрочем, знакомый участок закончился довольно быстро – хотя и за его пределами дорога и местность вокруг
Издали село производило вполне благоприятное впечатление: опрятные белые домики, ни одной соломенной крыши, никаких следов пожаров, золотистые возделанные поля вокруг. Впрочем, человек, смыслящий в сельском хозяйстве, наверняка нашел бы колосья чахлыми и скудными по причине засушливого лета, но меня беспокоило не это. Село встречало нас подозрительной тишиной. Не гавкнула ни единая собака – а здесь, возле леса, откуда может прийти кто угодно, жители просто обязаны держать больших и свирепых псов, даже если сами живут впроголодь.
Мы пересекли околицу и поехали вдоль живых изгородей. Коровья лепешка прямо посреди дороги и россыпь овечьих катышков на заросшей травой обочине явно указывали, что скот в деревне есть – однако мы по-прежнему не слышали ни мычания, ни блеяния, ни других звуков, как не видели и самой скотины или птицы. В этот предзакатный час вообще сделалось очень тихо, казалось, что даже и дикая природа затаилась в страхе перед близящейся ночью, и негромкий звук, с которым ступали по мягкой пыли копыта Верного, был единственным на всю деревню. И нигде не было ни единого человека – ни живого, ни мертвого. Ни из одной трубы не тянулся дымок. Вместе с тем, не видно было и следов поспешного бегства, вроде распахнутых (либо, напротив, запертых на висячие замки) дверей или вывалившихся в пыль и брошеных в спешке шмоток.
Ситуация мне все больше не нравилась. Не нравилась даже сильнее, чем в собачьей деревне.
– Эй! Есть кто живой? – крикнул я на всякий случай. Может быть, они тут на почве войны повредились в рассудке и прячутся при появлении любого чужака. И хорошо, если просто прячутся, а то – в засаде с луком и стрелами. Впрочем, церковный колокол не звонил при нашем приближении, не было никаких сигналов тревоги… – Мы – мирные путники, нам нужен ужин и ночлег!
Село хранило мертвое молчание.
Я подъехал к одной из изгородей, заглянул во двор. Почти сразу в глаза мне бросилась собачья будка. Будка есть, а пса нет. Впрочем, и хлев есть – вон тот сарай справа вряд ли может быть чем-то иным – а скотины не слышно… Возле хлева стоял воз с сеном. Сено было разбросано и по двору; в первый миг я подумал, что его разметал ветер, но затем вспомнил, что сколь-нибудь заметного ветра за весь день не было. Так, легкие дуновения, едва способные отряхнуть пыльцу с цветов… Впрочем, это там, где мы ехали, а вот здесь-то он, может быть, как раз и налетел. Но как-то больно неравномерно он раскидал сено. Особенно много – возле будки… и перед крыльцом…