Приговоренный к смерти
Шрифт:
Если не Альтарган, то кто?..
Нокс смотрел на беззаботно болтающих о всякой ерунде Бруно и Клыкастого, и не понимал: неужели те не ощущают перемены? Или они слишком простодушны и ослеплены радостью?
— … А вообще я не понял, почему вы кристаллами совсем не пользуетесь. Я же вам не для красоты их раздал, — тем временем с отеческим укором в голосе выговаривал Рик.
— Нет, ну я честно пытался!.. — весело протестовал Клыкастый, словно не было многочасовых изматывающих тренировок. Будто после двух месяцев ежедневных
— Сказал бы я, что ты там пытался! Да так, что мне перед своей наложницей совестно становилось! — смеялся Бруно.
— Пить надо было меньше, глядишь, и завидовать бы не пришлось! — зубоскалил Клыкастый.
— Женщины без вина — это удовольствие наполовину! — возразил Бруно. Хотя с той самой пьяной ночи и похмельного утра, когда он проспал Берту с Джабиром, вообще почти не прикасался к вину.
Рик только с улыбкой головой качал, пытаясь понять, с каким выражением лица ему следует слушать эту беззаботную чушь.
— Ты-то как там?.. — вырвалось вдруг у Бруно.
И он, и Клыкастый мгновенно стали серьезными.
Рик пожал плечами.
— Ну как вам сказать… Вместо наложницы мне, конечно, в пару дали вот этого, — он небрежно кивнул на следующего позади Элгора. — Но зато комната была с отличным видом, так что я не в обиде…
— А если серьезно, командир? — спросил Клыкастый.
Рик усмехнулся.
— А ты сам-то готов сейчас рассказывать, как вы в том проклятом гостевом доме три месяца куковали на самом деле?..
Тот отвернулся.
— Да ну к хренам… Нечего там рассказывать, — сухо ответил Клыкастый.
Рик кивнул.
— Вот все то же самое. Ну к хренам. Вспоминать не хочу, — сказал он — и улыбнулся. — Выпить хочу. Пожрать, как человек, и выспаться…
Неожиданно хребет оборвался. Вокруг тянулись только барханы — ни островков, ни намека на другой хребет.
Рик остановил коня.
— Вальд подсказывает, что большой хребет должен был делать где-то здесь поворот на восток и тянуться дальше, но, видимо, его размыло черным приливом… — проговорил Рик, щурясь на солнце и разглядывая пустыню вокруг. — И ничего хорошего я поблизости не вижу. Нокс, есть соображения?
Рыцарь подъехал чуть ближе.
— Если хребет поворачивал на восток, нужно ехать на восток. Не мог же прилив размыть его весь…
Рик задумчиво потер щеку.
— Да вот пес его знает… Давайте лучше вернемся до предыдущей развилки и там повернем. Воспользуемся местной мудростью, и желая продвинуться вперед, отступим немного назад…
И тут посреди желтого песка он увидел крошечное возвышение — маленький островок, оставшийся от хребта. И на этом возвышении кто-то сейчас встал во весь рост, чтобы его заметили, и поднял над головой белое развевающееся полотно размотанной шапки.
— Там
— Вижу, — холодно ответил Рик, разворачивая лошадь в обратный путь.
Если кто-то стоит на том островке — это не его печаль. Пусть хоть весь Шадр сдохнет. Он ничего им не должен. Ради безликой толпы и чужаков он больше и пальцем не шевельнет. Пусть живут, как знают, и подыхают, как того заслуживают…
Но руки сами остановили коня.
На мгновение весь мир вокруг исчез: друзья, пустыня, человек где-то там посреди обжигающего песка. Исчезли даже голоса внутри. Смолкло все, кроме голоса его собственной души.
Он вдруг понял, что если уедет сейчас — он больше никогда не сможет вернуться в этот самый миг, на развилку, чтобы повернуть в другую сторону. Здесь, сейчас проходило последнее превращение.
Можно ли во имя благополучия близкого оставить в смертельной опасности незнакомца? Или ради одного невинного безразлично смотреть на смерть другого? Или ради безопасности близких уничтожить десятки невинных душ?
Единственный твердый и надежный хребет, который до сих пор вел его через жизнь — это чувство справедливости. Никакие цели и никакие причины не могут оправдать преднамеренного убийства невинного человека — вот единственная правда, в которую он верил.
Рик был защитой и возмездием не потому, что стал Альтарганом. Наоборот. Он стал Альтарганом, потому что по своей сути был защитой и возмездием. И в какую бы эпоху он не родился, был бы там Элгор или не был, Рик все равно оказался бы в гуще сражений.
До сих пор у него была сила идти с голыми руками против айра в храме, потому что он не мог видеть смерти невинных людей. У него было право ненавидеть Совет и императора — потому что их благо, каким бы они его себе не представляли, было построено на несправедливой крови.
А сейчас он оказался в шаге от того, чтобы это право потерять.
Сломаться. Разрушиться, как поруганный заброшенный храм. Превратиться из Альтаргана в того, кому плевать на чужие страдания. В Алрика Проклятого.
Мир сделал все, чтобы разбудить в Рике монстра. Но никакие цели и причины не могут оправдывать чудовище, потерявшего человеческий облик. Да, стоящему по колено в крови и объятому пламенем непросто сохранить в себе сердце. Но слабость — не оправдание. Слабость — это позор.
И, не говоря ни слова, Рик повернул обратно. Это оказалось даже сложнее, чем он мог себе представить. Зверь внутри яростно бился, желая вырваться наружу, ноги лошади вязли, пульс в висках стучал все громче, словно ощущая приближение прилива. Он возвращался не за каким-то незнакомцем, попавшем в беду — а за самим собой.
Бруно с улыбкой смотрел на его удаляющуюся фигуру.
— А ты переживал, — негромко сказал он Ноксу.
Лицо рыцаря посветлело.
— Я переживал, потому что видел… Но верил до последнего.