Привычка выживать
Шрифт:
Ей нет места в этом городе. Ей нет места на экранах страны; на экранах замечательно смотрится Гейл. Или Джоанна. Чтобы подтвердить свою догадку, Китнисс бросает очередной взгляд на экран телевизора. То, с какой легкостью Джоанна держится на сцене, немного пугает Китнисс, выводит из себя. Джоанна смеется над самой собой. Не просит прощения за свои недавние слова, обращенные со сцены перед 75 Голодными Играми. Заявляет, что это был очередной плевок в лицо старой власти, неудачный поступок, дань отчаянию и возможность в открытую рассказать о своей ненависти в последний раз. Джоанна говорит, что и не думала о том, что сумеет вернуться. Китнисс качает головой; она тоже
Китнисс смотрит на свои отражения в зеркалах. Наверное, она похорошела – косметика или почти здоровый образ жизни, который ее заставляли вести, смогли устранить последствия нервного срыва, бессонницы и депрессии. Наверное, это платье – открытое и иссиня-черное, похожее чем-то на траурное, но не такое агрессивное, какое было на ней на Параде Трибутов перед Квартальной Бойней – ей мог бы выбрать Цинна, но Цинны теперь нет среди живых, и она должна довольствоваться выбором другого стилиста. Выбором, впрочем, который ей совершенно неинтересен. В настоящее время ее интересует только собственное лицо. Лицо, которое почти не изменилось, но при этом принадлежит вовсе не ей, а девушке, чью память вывернули наизнанку. Нельзя сказать, нравится ли Китнисс эта девушка. В отражениях она видит только себя; незнакомка, помнившая так ярко двух своих детей, канула в неизвестность. Незнакомке понравилось бы такое развитие событий – в мире, в котором рядом с ней нет ни Пита, ни смеющихся детей, она чувствовала себя заживо похороненной. К несчастью, Китнисс не чувствует себя вернувшейся из мертвых. Китнисс вовсе не была мертва. Китнисс спала и видела сон, от которого не смогла избавиться после пробуждения.
Еще Китнисс вспоминает Каролину. Каролину, не похожую на Прим. Каролину, которая не отвела взгляда от направленной в ее сторону стрелы. Каролину, которая должна была погибнуть на 76 Голодных Играх, проводимых уже Альмой Койн. Китнисс не чувствует стыда за отданный с такой небрежностью голос. Уже тогда Китнисс знала, что голосование останется фиктивным. Уже тогда Китнисс знала, что убьет не того Президента. Оправдывает ее это знание? Вряд ли. Но она не чувствует за собой никакой вины. Она себя еще не чувствует собой.
Китнисс прикасается к заплетенным в косу волосам, улыбается:
– Привет, капитолийский переродок.
В голосе ее слишком много горечи.
На экране телевизора заразительно смеется Джоанна. Камера скользит в другую сторону, и Китнисс прикрывает глаза, стараясь не видеть Энорабию, которая улыбается, не демонстрируя заточенных зубов. Теперь Китнисс понимает лучше Пита, душившего ее сразу после возвращения из Капитолия. Китнисс пытается думать, что вчера в столовой стреляла вовсе не она, а кто-то другой, но не может. Это была она, пусть и перепутавшая прошлое с настоящим. Чуть позже, уже в спальне, когда она пришла в себя после обморока, Хеймитч упомянул какой-то взрыв. И Китнисс поняла, какой именно взрыв он имел в виду.
Даже воспоминания о яркой вспышке, после которой все стало на свои места, причиняют головную боль. Китнисс даже начинает подташнивать. Один из вернувшихся стилистов застает ее тяжело дышащей, и предлагает выпить воды. Китнисс послушно пьет; лучше ей не становится. Она идет по коридору, едва ли чувствуя саму себя, а попав в маленькую комнату со столом и другим телевизором, встречается взглядом с Питом, смотрящим прямо в камеру.
Он держится превосходно, но разве должно было быть иначе? Он улыбается, машет рукой, здоровается со всеми мужчинами, уже находящимися на сцене, после целует руки находящихся рядом
Каролина фыркает, наблюдая за разыгрывающимся спектаклем. Китнисс с облегчением качает головой, вспоминая первую встречу с Томом и обещание Джоанны лечь костьми, но заставить Пита понюхать нового ведущего в прямом эфире.
– Уверен, это все, что угодно, только не розы, - отвечает на вопрос о запахе Пит, вовсе не выглядя смущенным. Зрители в зале свистят и улюлюкают.
– Сегодня ты забыла лук? – спрашивает Каролина.
– Сегодня мне запретили его брать с собой, - отвечает Китнисс. – Они боятся, что я вновь примусь за старое, а президентов всегда было ограниченное количество.
Девчонка не улыбается. Хотя, кажется, не боится. Китнисс думает о том, что Прим никогда не была такой упрямой. И никогда не смотрела на нее с таким вызовом, почти противоречащим инстинкту выживания. Прим была другой. Пусть снаружи, Китнисс вынуждена согласиться, две девочки имеют определенное сходство, внутри они разные. Как небо и земля. Как рай и ад.
– Значит, ты больше не попытаешься меня убить? – спрашивает все же Каролина.
– Нет, - отвечает Китнисс, и оборачивается на то, чтобы увидеть запись из интервью Пита. Запись, на которой он говорит, разумеется, о ней. Ей кажется, всего лишь мгновение, что тот, прежний Пит, Пит до квартальной бойни, и говорит он о той, прежней Китнисс, еще не взвалившей на свои плечи груз обличья Сойки-Пересмешницы.
Каролина наблюдает за ней, встает с дивана и подходит ближе – только на несколько шагов.
– Я хотела, чтобы вы выиграли, - говорит, даже не понимая причину своей разговорчивости. – Я смотрела 74 Голодные Игры. И я хотела, чтобы выиграли вы оба. Это было, конечно, пустая надежда. Никто не позволил бы вам двоим уцелеть. Я знала даже то, что, если вы сумеете добраться до финала, вас натравят друг на друга. Они думали, что это было бы зрелищно. Красивая история любви, обрывающаяся некрасивым финалом. А еще я знала, что он попытается принести себя в жертву. В конце концов, он с самого начала знал, что выход у него один, - Каролина улыбается. Старые воспоминания кажутся ей почти ненастоящими. – Он мне нравился больше. Тебя я считала холодной и расчетливой, но я и сейчас так считаю. Не смотря на то, что с тобой сделали. Ты, кстати, знаешь, что с тобой сделали?
Вопрос повисает в воздухе. Китнисс почти не слышит вопроса. Китнисс думает о том, что Пит все-таки ошибся в самом главном. Они все ошиблись – все, кроме мертвого Президента Сноу, который не только понял все раньше всех, но еще и сумел использовать знание в своих целях.
Каролина поджимает губы.
– Китнисс?
– Ты вовсе не кажешься мне Прим, - говорит Китнисс, и чуть наклоняется, чтобы поправить воротничок на блузке девочки. – И я знаю, что ты его внучка. Но помимо всего прочего ты – маленькая девочка, которую нельзя не защищать.
Каролина хмурится. Она мучительно пытается понять, что в данном случае важнее – спорить о том, что она маленькая девочка или радоваться тому, что отношение Китнисс к ней не претерпело значительных изменений.
Да и вообще, Китнисс немного пугает ее своим поведением. Каролина позволяет ей поправить воротник блузы, но так пристально всматривается в склонившееся к ней лицо, что может разглядеть все происходящие с ним перемены. Китнисс кажется почти счастливой, когда склоняется к девочке. Затем Китнисс бросает очередной взгляд на экран телевизора, и хмурится.