Про Кешу, рядового Князя
Шрифт:
Парни орудуют поочередно то киркой, то лопатой. Кеша больше предпочитает лопату. Уж больно вихлявое орудие эта кирка. Даже странно, почему ее производят на свет. Все норовит воткнуться не туда, куда метишь, а непременно в ногу. Коварное орудие. Но, вопреки ухищрениям кирки, траншея все же двигается по направлению к столовой.
– Ефрейтор!– кричит Кеша .– Тащи бинт!
Это означает, что Кеша украсил свои ладони четвертой водяной мозолью. Трапезников послушно приносит бинт, зябко поеживается и снова уходит под навес ближайшего строения. Ефрейтору жуть как хочется помахать лопатой, согреться. Но кто тогда будет часовым?
Минут через пять, близоруко посмотрев в сторону траншеи, ефрейтор видит такую картину. В двух местах из траншеи вылетает земля, а посередке вьется сигаретный дымок.
– Кяселев!– кричит часовой.– Вам запрещено курить, вы арестованный!
Из траншеи показывается свирепое Кешино лицо. Оно беззвучно шевелит губами – должно быть, перебирает запас подходящих слов. Замучил ефрейтор!
– Киселев, где вы взяли сигареты?– не унимается ефрейтор.
– Выкопал, еш-клешь!
– Учтите, это для гарнизонной столовой!
Выпрыгнув из траншеи и став в театральную позу, Кеша подражает Трапезникову:
– Арестованные, будьте добры, равняйтесь! Смирно, пожалуйста! Прошу вас, шагом марш!
Великолепные голоса у этих парней, когда они хохочут на свежем воздухе! А ефрейтор поджимает губы:
– Не смешно, Киселев. Глупо даже...
23.
Траншея мучительно медленно подкрадывается к столовой. Если бы так крался вор, он умер бы с голоду на полпути. Но Князю и его товарищам голодная смерть не грозит, ефрейтор исправно водит их на обед.
Кеша не натирает больше мозолей только потому, что там, где они могли появиться, они уже появились, а больше места нет. И что за мерзкая штука – мозоль! Чем больше она тебя мучает, тем любовное ты за ней ухаживаешь.
Осмотрев свои истертые руки. Князь устало вылезает из траншеи и идет к ефрейтору на перевязку. Парням перевязка не нужна, они каким-то необъяснимым образом обходятся без мозолей. Возвращаясь в траншею. Кеша замечает в стороне крепкую, совсем еще новую веревку. И его осеняет. Подобрав веревку, он бежит к траншее.
– Девочки, блестящая идея!– кричит он и, выдернув из траншеи самую большую лопату, именуемую «стахановкой», привязывает веревку у самого основания ручки.– Усекли?
Конечно, они усекли! Один из землекопов берет лопату и под Кешину команду «начи-най!» вонзает ее в разрыхленный грунт. Кеша тянет за веревку, и лопата взлетает с удивительной легкостью и быстротой. Раз – два! Раз – два! До чего же приятная работа – копать траншеи к солдатским столовым! Раз-два! Даже Трапезников оценивает механизм:
– Киселев, да вы изобретатель!
– Молчи, сам знаю!– весело отзывается Князь, выдергивая из траншеи очередную порцию земли.
– Витька, хватит, дай мне!– берется за лопату другой землекоп. Забирать у Князя веревку он не смеет. Кеша честно заслужил право быть бессменным дергальшиком, это все понимают.
Князь бросает быстрый взгляд на ефрейтора, и ему становится жалко своего часового. Кому не хочется подергать за веревку! А тут стой истуканом. Вид у ефрейтора такой, что он вот-вот попросит подергать. И еще Кеша краем глаза замечает на дороге ярко-красное пятнышко. При более внимательном рассмотрении этим пятнышком оказывается девичья фигура, движущаяся по гарнизонной дороге к офицерским домам.
Раз-два! Раз-два! Из траншеи вылетают веселые комья. Любопытный ефрейтор лезет прямо под лопату. Лезь, лезь, наешься земли, не будешь рот растворять. Раз – два! Фигурка все ближе. А ефрейтор-таки получает свою порцию глины и, отплевываясь, отходит в сторону.
– Это вы нарочно, Киселев, я знаю.
– Шел бы ты спать, ефрейтор!
Раз-два! Раз-два!.. Вот это сюрприз! По дороге-то идет козочка!
– Витька, хочешь подергать?
– Давай!
Девушка идет, помахивая школьным портфелем, сапожки мелькают быстро-быстро. Кеше кажется, что капитан должен лопнуть от гордости за этакое дивное создание.
Подойдя ближе, девушка замечает веревочный «механизм», и любопытство подталкивает ее ближе к траншее. У нее то редкое настроение, когда вызывает интерес буквально все. Разглядев, что это за механизация, девушка смеется. Смех у нее из того же материала, из которого делают тонкие и звонкие вазы. А у Кеши тот возраст и такое воспитание, когда люди стесняются всякой чувствительности и изгоняют ее из себя, как скверну, или прячут ее за напускной грубостью.
– Чего ржешь?– брякает он, вытирая рукавом свою неопрятную физиономию, а точнее, размазывая по ней грязь.
Хрусталь смолкает, словно на вазу накладывают лапу. Девушка смотрит на Кешу так, как смотрят на Бобика, которого хотели погладить, а он, разэтакий, тяпнул за палец. И если Бобику бывает стыдно, то Кеша ничуть не хуже его – Князю тоже совестно. Чтобы хоть как-то сгладить вину своего неуправляемого языка, он спрашивает гораздо мягче:
– Ты что, школьница?
– А ты тот самый Князь?
От удивления Кеша разевает рот и не знает, что им произнести. Либо она гадалка, либо у него на лбу написано.
– Откуда ты меня знаешь?
– Разве можно не знать такую личность!– снова звенит хрусталь.– Вот не скажу, откуда знаю, не будешь в другой раз грубить.
– Гы-гы...
По сравнению с девчонкиным смехом Кешин смех – сплошное ругательство.
– Ты светлейший князь Кеша Киселев из автороты и тебя упекли на губу, верно?– продолжает интриговать девчонка, размахивая во все стороны портфелем.