Про Кешу, рядового Князя
Шрифт:
– В общем так. Два взвода бегут разными дорогами, но в один пункт – в Березовские леса. Там, где сходятся дороги, стоит флажок...
– Опять бежать, еш-клешь! Подохнуть можно.
– Не хнычь!.. Если мы первыми добежим, в чем я теперь здорово сомневаюсь, то ребята из второго взвода будут нас осаждать. А нам из засады легче их выловить по одиночке.
– Пионерская игра,– хмыкает Кеша .
– Посмотрим, какой ты пионер.
– А назад-то хоть шагом пойдем?
– Бегом, Князь, только бегом!– вставляет Калинкин .– Пока тебя не было, шаг мы вообще отменили.
– Не пугай парня, шагом пойдем,– успокаивает Шевцов.– Но учти, что при нас будет полная боевая выкладка. И знаешь, Кеша ,– совсем по-приятельски говорит сержант,– попробуй выложиться хоть раз.
Ротный, видать, терпеть не может, когда вверенное ему подразделение начинает жить спокойно. Вот игру с «языками» выдумал. Кто будет отвечать, если кто-то из второго взвода ему, Кеше , нечаянно свернет шею?..
– Рота, скатки катать!– объявляет дневальный.
До сих пор Кеша считал, что скатки делают из солдатских одеял. Оказывается, из шинелей. Это надо ж ухитриться так ровно скатать! Интересно, куда рукава девают? Не отстегивают же их, как хлястик.
Из каптерки – своего личного кабинета – выходит папа Тур.
– Дети, ну-ка расстилайте на полу шинели. Будем учиться.
Учить – его страсть. Почему он не пошел в учителя?
– Киселев, давайте-ка свою шинель. Смотрите сюда, дети. Сначала отстегнуть хлястик с одной стороны...
– Потом рукава,– подсказывает Кеша .
– Киселев, будете встревать, отстегну язык... Рукава уложить вот так. Катать с воротника. Теперь ровненько завернуть полы...
Тур ловко закатывает шинель, а Кеша стоит рядом и довольно улыбается. Не мог бы папа Тур еще и постель ему заправлять?
– Киселев, смотрите внимательно. Туже, дети, туже надо! Уголки больше заворачивайте. Скатка, она что мать родная, на все случаи жизни.
Тур – папа, скатка – мама. Кеша – послушный сын. Чем не семейка?
– Закатали? А концы – ремешком. Туже, туже, вот так.
Чудный хомут. Кеншна шея сама в него просится.
Старшина неожиданно встряхивает Кешину скатку, и она снова превращается в шинель.
– Товарищ старшина!..
– Самому учиться надо, самому. Начинайте, а я посмотрю, как вы усвоили.
Как выясняется, усвоил Кеша плохо. С горем пополам у него получается, наконец, жалкое подобие скатки.
– Неважно,– оценивает старшина.– Надо бы переделать, да времени в обрез. Вечером повторим. Будете учиться и скатки катать, и быть внимательным, когда вам объясняют, и язык за зубами держать, когда надо.
Суровый вы человек, папа Тур. Никакого снисхождения к человеку, которому предстоит мотать себе на сапоги бесконечные километры.
26.
По таежной дороге во всем боевом снаряжении бегут солдаты. Первый километр дается легко – бег упруг, дыхание ровное. Даже Кеша не спешит занимать свое законное место в хвосте. Но на втором километре автомат начинает бесцеремонно колотить ему в спину. На третьем километре автомат грозит отбить кое-какие внутренности. А скатка к этому времени превращается в наждачную бумагу. Она трет шею и щеку с таким остервенением, словно собралась содрать кожу до живого мяса.
Один за другим парни обгоняют Князя, предоставляя ему мучиться в одиночестве. Только сержант бежит рядом, наблюдает.
– Автомат!– протягивает руку Шевцов.
Кеша на ходу снимает автомат. Продолжая бежать рядом, сержант подтягивает на нем ремень и возвращает. Чудеса: автомат словно прилипает к спине, перестает считать ребра. А что делать с наждачной бумагой? Она уже благополучно содрала кожу на потной шее и сейчас, кажется, перетирает нервы. И при всем этом начинается мелкий занудный дождь.
На пятом километре дорога прыгает и извивается перед Кешиными глазами, словно ее энергично трясут за оба конца. Сосны по сторонам дороги раскачиваются, как во хмелю. В ушах – монотонный нарастающий писк. Когда занемевшие от усталости ноги начинают почему-то забирать вправо, к соблазнительным придорожным кустам, возле Князя снова появляется сержант. Он без лишних слов хватает Кешу за руку и тащит за собой на буксире.
– Я сам,– задыхаясь, хрипит Кеша , но руку не вырывает.
Через полкилометра Шевцов сам бы отдал, не торгуясь, полцарства за минуту отдыха и глоток воды. Его легкие работают так, что вот-вот треснет грудная клетка. Дальше Кеша бежит один. Точнее, плывет в мутно-розовом тумане.
«Ну вот, опять не добежал, ешь-клешь!– мелькает у него в голове, и эта мысль сеет в каком-то уголке мозга семя злости на самого себя.– Неужели я правда законченный слабак?»
Кончается дождь, выглядывает солнце. То ли оно рассеивает мутно-розовый туман, то ли матереющая злость обладает таким чудодейственным свойством, только дорога приобретает более ясные очертания. Кеша начинает думать о себе в третьем лице, словно его тело и душа стали кровными врагами.
«Сейчас этот слабак растянется под кустом, еш-клешь. Потому что совесть в нем и не ночевала».
Кеша затрачивает остатки воли на то, чтобы не позволить слабаку растянулся под кустом или брякнуться на дорогу. Уже обогнули деревню Березовку, уже Кешины ноги переступают механически, сами собой, а сапоги давно кажутся пудовыми гирями. А скатка все-таки сделала свое подлое дело – перетерла шею. На чем сейчас держится голова, Кеша представления не имеет, а пощупать сил нет.