Пролегомены российской катастрофы. Трилогия. Ч. I–II
Шрифт:
Вечером 27 февраля Николай II решил ехать в Царское Село, а перед этим главкому Северного фронта отправил телеграмму о немедленной отправке войск в Петроград. Генерал Лукомский (главный квартирмейстер при ставке) пытался решительно отговорить Николая II от поездки в Царское Село, ибо будет утеряна связь с ним и из-за непредвиденности событий в дороге. Лукомский разбудил также больного Алексеева и просил убедить царя отказаться от поездки в Царское Село и уж если ехать, то в Особую армию (составленную из гвардейских частей), на которую можно положиться, а ехать в Царское Село – это катастрофа. Вернувшийся после продолжительного разговора с Николаем II Алексеев сообщил, что царь очень беспокоится за императрицу и детей и потому своего решения не изменит (АРР. Т. 2. С. 19–20). Об императрице и детях прежде всего беспокоился в эти судьбоносные для династии и страны минуты Николай II, а не о династии, армии и стране! В 6 часов утра 28 февраля он отбыл в Петроград. Подло и трусливо сбежал с поля боя!
Вот так Николай II понимал свой долг перед Россией! Не об армии и России он думал в эти грозные дни, а прежде всего о своей семье, а фронт, Россия – катись они к черту! И после такого забвения своего царственного долга, предательства всех и вся – этот венценосный кретин еще осмеливается кого-то обвинять в обмане, трусости и предательстве! А вот другой пример служения долгу. Дядька царевича Алексея матрос К. Г. Нагорный мог спасти свою жизнь, если бы отрекся от Николая II, но не отрекся (!) и был в Екатеринбурге расстрелян за свою верность царю. А Николай II отрекся от Бога, престола и народа. Матрос исполнил свой долг до конца, император подло смалодушничал.
В многочисленных комментариях,
Адмирал Бубнов полагал, что невыезд Николая II из ставки ничего не изменил бы, так как там находилось все в руках начальника штаба Алексеева (Виктор Кобылин. Анатомия измены. Император Николай II и генерал-адъютант Алексеев М. В. (истоки антимонархического заговора). СПб., 1998. С. 265). Как знать?! Безусловно, Николаю II легче было бы руководить подавлением смуты в Петрограде, но и присутствие его в ставке стесняло бы в определенной степени Алексеева. Из ставки он мог непосредственно связываться с командующими фронтами и влиять на ход событий – прояви он волю к борьбе! Но Николай II был больше озабочен судьбой семьи, чем России, и выехал в Царское Село, оказавшись не у дел.
Что стало с отрядом генерала Иванова? 28 февраля он прибыл в Царское Село, оставил солдат в поезде, начал переговоры с начальником гарнизона и комендантом города. Местные воинские части вели себя относительно лояльно (не знали о количественном составе отряда Иванова), и при решительных действиях их еще можно было обратить на помощь режиму. Но таковых не было, и скоро местные части окружили поезд Иванова и заставили его уехать в Дно (АРР. Т. 2. С. 21).
Не помогли режиму и пехотные части, прибывшие с Северного фронта. В Луге они были встречены делегатами от местных запасных частей, распропагандированы и объявили, что драться против своих не будут (АРР. Т. 2. С. 20–21).
Тем временем поезд с Николаем II железнодорожники не пропустили, и ему пришлось взять курс на Псков, куда он и прибыл в 19 часов 1 марта. Оттуда в 0 часов 20 минут 2 марта он отправил в Царское Село телеграмму Иванову (которого там уже не было!): «До моего приезда (в Царское Село. – Б.) и доклада мне никаких мер не предпринимать». В эту же ночь – в 1 час ночи 2 марта – Николай II после разговора с генералом Рузским приказал вернуть на фронт все воинские части, которые были двинуты на Петроград для подавления мятежа (АРР. Т. 3. С. 254–255). Эта телеграмма – прямой укор всем, кто обвиняет начштаба ставки Алексеева и его генералов в якобы саботировании отправки приказов Николая II в адрес командующих фронтов о присылке войск в Петроград для наведения порядка. Сам всех отправил обратно! Мотив был, видимо, один: избежать кровопролития. Смалодушничал! Надо было биться до конца! Уж если привык во всем полагаться на Бога, то и в сложившейся ситуации надо было положиться на его промысел: дождаться подхода всех вызванных войсковых частей и, если они окажут ему поддержку, попытаться одолеть бунтовщиков. И уж если бы и они все перешли на сторону Временного правительства – оставалось только застрелиться, хотя бы ради спасения чести мундира. Перед взором любого императора должен всегда стоять образ спартанки, которая, протягивая щит сыну, отправлявшемуся на войну, напутствует: «Твой отец сумел сохранить его для тебя. Так же и ты: сохрани его или умри» (Плутарх. Застольные беседы. Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1990. С. 338). Или, перефразируя: отец сохранил для тебя державу – сохрани ее или умри. Но нет, жалкое чувство беспокойства о судьбе семьи стало выше долга, чести, интересов державы! Поспешил отречься – и сдался на милость победителя. Что может быть позорнее для императора! Царь сам загнал себя и других в цейтнот, в условиях которого принимать адекватные с калейдоскопической быстротой меняющимся событиям решения было чрезвычайно затруднительно. Время для подавления мятежа катастрофически упущено, и на «висячем флажке» истории решения приходилось зачастую принимать чисто импульсивно. Это только будущим летописцам в тиши их кабинетов легко было выявлять плюсы и минусы игроков разыгрываемой трагедии, а каково было самим игрокам под давлением ежечасно поступающей грозной и непроверяемой информации принимать решения?! Поставьте себя на место Родзянко, Рузского, Алексеева. Вот, например, к Родзянко поступают сообщения о движении войск для подавления мятежа. Кто он – мятежник, монархист?! Какова его судьба в случае подавления мятежа? И т. п. Или положение Рузского. Царский поезд блокирован, в Царское Село его не пропускают, Петроград и Москва охвачены беспорядками, в Петрограде сотни тысяч восставших солдат, войска, посланные на усмирение восставших, братаются с последними, восстание разрастается, что там происходит в действительности – неизвестно, сообщения приходят одно тревожнее другого. Все решают буквально часы и минуты. Как в такой обстановке действовать, что советовать Николаю II и т. д.? Не легче и больному начштаба ставки Алексееву, который еще дальше удален от места трагических событий. Один приказ противоречит другому: то посылай войска на усмирение, то отзывай их обратно. Ускорить разрешение сложившейся ситуации мог только сам Николай II – он и разрешил ее: пренебрегая священным долгом, отрекся от престола, огульно обвинив еще свое ближайшее окружение в измене, трусости и обмане. Скоротечное отречение еще раз свидетельствует, что Николай II никогда не задумывался о своей божественной миссии, налагаемой бременем царственного служения, никогда не задумывался о драматических ситуациях в истории династии. Хотя бы о событиях 14 декабря 1825 года. Абсолютно схожая ситуация – отношение к долгу. Вот как понимал это отношение Николай I: «Долг!.. Это слово имеет священный смысл, перед которым отступает все личное, все должно умолкнуть перед этим чувством и уступать ему, пока не исчезнешь в могиле» (Николай I и его время. Документы, письма… Т. 1. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000. С. 22). Такое понимание долга, естественно, было несовместимо с отречением, что и засвидетельствовала старшая дочь Николая I великая княгиня Ольга Николаевна, абсолютно схожая с ним по характеру: «Папа стоял как часовой на своем посту. Господь поставил его туда, один Господь был в состоянии отозвать его оттуда, и мысль об отречении была несовместима с его представлением о чувстве долга» (Николай I. Муж, отец, император. СЛОВО/SLOVO. С. 237). Только Господь мог повелеть часовому-императору прервать свой священный долг! Вот как понимали свой долг предшественники Николая II, смело бросая вызов судьбе и менее всего думая о себе и семье.
«Решимость идти до конца и готовность умереть ради долга придавала мне силы среди всеобщей растерянности», – признавался позднее Николай I де Кюстину (Николай I и его время. Документы, письма… Т. 1. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000. С. 7). Об этом историческом дне Николай I вспоминает: «Я видел, что или должно мне взять на себя пролить кровь некоторых и спасти все, или, пощадив себя, пожертвовать государством» (указ. соч., с. 6).
И в условиях абсолютной неопределенности будущий государь во главе двух преданных полков отправился на подавление восстания, сказав брату Михаилу: «Я или император, или мертв» (указ. соч., с. 7). Вот поступь командора и императора в период смуты! И сравните их с поведением в последние дни царствования мямли Николая II…
Чем оправдывают поступок Николая II его апологеты, не находящие в акте отречения предательства по отношению к Богу, народу и армии? В. Кобылин утверждает, что «невозможно исполнять царского служения Богу, если у подчиненных лиц нет желания и воли сослужить царю» (Леонид Болотин. Царское дело. М., 1996. С. 218). Возникает
Несостоятельна и попытка апологетов Николая II возложить на весь русский народ вину в предательстве своего царя, требуя от него покаяния за гибель монарха (Михаил Назаров. Тайна России. Историософия ХХ века. М.: Русская идея, 1999. С. 693–694). «Кровь его на нас и детях наших… вся современная злодеянию Россия несет на себе вину цареубийства: те, кто не были пособниками, были попустителями!» (Архимандрит Константин (Зайцев). Чудо русской истории. М., 2000. С. 450) – гремят они. Каяться можно только за грехи. Но в чем провинился народ пред Николаем II в дни его отречения? Когда царь отрекался от престола – он совета у народа не спрашивал, и народ об его отречении осведомлен не был. И почему пребывавший в неизвестности народ должен был броситься на защиту отрекшегося царя, который к нему любви не испытывал и который в течение 22 лет правления своими методами руководства только расшатывал державные скрепы, дискредитируя себя, власть и вызывая нарастающее чувство ненависти?! Это Николай II, угробивший державу, должен вечно каяться перед народом за свои неисчислимые пред ним грехи! И совсем уж издевательски в оправдание Николая II его апологетами озвучивается сон митрополита Московского Макария: «Государь взял вину русского народа на себя, и русский народ прощен» (Михаил Назаров. Вождю Третьего Рима. М.: Русская идея, 2004. С. 150). Нет смысла комментировать подобные спекулятивные суждения, Бог им судья. Но пытаться взваливать на русский народ все грехи своего безответственнейшего, бездарного и, не побоюсь сказать, преступного правления – бездоказательно и абсурдно! Нет никакой вины русского народа в безграмотном руководстве империей Николая II! И он никогда не будет каяться за грехи идиота Николая II, ибо каяться за идиота может только идиот. И только благодаря коронованным дуракам (Ламздорф. Дневник 1886–1890… С. 42) типа Александра III и Николая II Россия и ее народы пережили и переживают до сих пор неслыханные беды.
Отрекшегося от престола Николая в Царское Село не пустили, он возвратился в Могилев.
Наивной была вера Николая II в то, что в случае его отрешения удастся удержать армию от политики. Отречение царя в армии солдатской массой было не понято и произвело деморализующее действие – одни солдаты при зачтении манифеста об отречении плакали, другие отказывались присягать Временному правительству и требовали убрать с полковых знамен императорские вензели (Головин Н. Н… С. 343). С отречением Николая II оборвалась мистическая связь между царем и Богом, своим отречением царь противопоставил себя Отечеству, народу и армии. Генерал Келлер: «3-й конный корпус не верит, что Ты, Государь, добровольно отрекся от престола. Прикажи, придем и защитим Тебя» (Кобылин… С. 431). Генерал Шкуро: «Драгуны, казаки и гусары готовы были идти на выручку императору» (Кобылин… С. 431). Генерал Иванов (командующий Юго-Западным фронтом): «Самое величайшее бедствие – это отказ царя от царства… войска на фронте стоят спокойно, брожений не было» (Кобылин… С. 331). Многие командиры хотели спасать императора, кроме него самого! С отречением в головах людей началась смута, потеря ориентиров, резкое падение дисциплины, массовое дезертирство с фронта и отказ солдат идти на фронт. В считаные недели фронт покинули около двух миллионов солдат (Головин… С. 353). К марту 17 года армия была уже политизирована и заражена, особенно Центральный и Северный фронты, антицаристскими настроениями, вызванными постоянными военными неудачами предшествующих лет, закономерно связывая их с бездарным руководством страной царя, царицы и их бестолковых министров. Антимонархические настроения подогревались и антимонархической литературой, гулявшей среди воинских частей. Недалекий Николай II запретил в армии иметь агентуру, которая бы выявляла разносчиков разложенческой заразы, подрывавшей дисциплину и авторитет власти (Курлов П. Г. Гибель императорской России. М.: Современник, 1992. С. 19). И в канун отречения фронтовые части внутренне были готовы к свершению переворота. Поэтому было довольно затруднительно выделить среди них готовых к защите прогнившего строя. Есть мнение генерала Лукомского, что для подавления восстания необходимо было ехать в Особую армию, снимать с фронта надежные части и только после этого попытаться силой оружия навести порядок в столице и в Москве. Но для этого пришлось бы оголить фронт, что было немыслимо без заключения позорного мира, на который Николай II никогда бы не пошел (Германия дважды предлагала Николаю II почетный мир, но он отказался – интересы Франции и Англии ему были дороже России (Жевахов… Т. 1. С. 91)), да и времени потребовалось бы немало – около двух недель. За это время революция успела бы перекинуться и на фронт, и в центральные губернии без явных перспектив ее подавления (АРР. Т. 2. С. 22). Николаю II не хватило решительности для продолжения борьбы за власть, кровопролитию он предпочел отречение, оно стало тем импульсом, который вызвал общий разброд в солдатских умах и ускорил падение воинской дисциплины, братание, дезертирство и прочие язвы разложения. Только умственный дегенерат мог допустить мысль, что с самосложением с себя всех полномочий монарха армия, уставшая от многих поражений, истекающая кровью, армия – опора трона – проникнется вдохновением и с еще большей самоотдачей начнет исполнять союзнический долг – спасать союзников, отвечавших только изменой. Известно, например, что английские спецслужбы принимали активное участие в организации беспорядков в канун Февральского переворота (Миллер… С. 524). Запасные солдаты (двести тысяч! – Б.) петербургского гарнизона получали с конца 1916 года до конца февраля 1917 года по 25 рублей ежедневно из революционного фонда (Кобылин… С. 172). Посол Англии Бьюкенен у себя часто собирал «прогрессистов», готовя заговор против царя, выступление было назначено на 22 февраля 1917 года (Кобылин… С. 172). Вырубова: «Николай II заявил мне, что он знает, что английский посол Бьюкенен принимает деятельное участие в интригах против их величеств (царя и царицы) с участием великих князей в его посольстве; что он намерен послать телеграмму королю Георгу с просьбой воспретить английскому послу вмешиваться во внутреннею политику России. Просить же об отзыве посла было бы слишком “резко”, по выражению его величества» (Кобылин… С. 214). И это реакция царя на заговор против него! Петр I головы бы поотрубал такому послу и его собеседникам, а Николаша-размазня не находит адекватного ответа злоумышленникам, посягнувшим на царя. В это же время английский министр снабжения не скрывал радости по поводу того, что «под грохот германских пушек рушатся тысячелетние оковы русского народа» (Алферьев… С. 97). Сильная монархическая Россия им была не нужна. Предупреждал же германский кайзер Николая II, что «лондонским бакалейщикам» доверять нельзя! Нельзя было доверять и «галльским петухам». Вскоре после окончания мировой бойни в Париже великий князь Александр Михайлович хотел встретиться с главами союзных государств. Премьер-министр Франции Клемансо отказал в приеме, Англия не дала визы для встречи с сестрой императрицы Марии Федоровны – вдовствующей королевой Александрой. Его попытки убедить бывших союзников вмешаться в гражданскую войну в России успеха не имели. Всем было не до России. «Союзники» готовились к конференции победителей, Россия выпала из их игры и никого не интересовала. Она нужна была, когда враг стоял под Парижем. С тех пор лицемерная политика Запада к России не изменилась ни на иоту.