Прометей, или Жизнь Бальзака

Моруа Андре

А как обстояли его любовные дела? Чужестранка жила так далеко и почти безмолвствовала. Он дерзнул пожаловаться на ее молчание.

"Вот уже три месяца нет писем от вас... Ах, как это мелко с вашей стороны! Я вижу, что и вы обитаете на нашей грешной земле. Ах так! Вы не писали мне потому, что мои письма стали приходить редко? Ну что ж, скажу откровенно: письма мои приходили редко, потому что у меня не всегда бывали деньги на оплату почтового сбора, а я не хотел вам этого говорить. Да, вот до какой степени доходила моя нищета, а бывало и хуже. Это ужасно, это печально, но это правда, как и то, что существует Украина и вы там живете. Да, да, бывали дни, когда я с гордым видом обедал грошовым хлебцем на бульварах... Господи Боже, прости ее, ведь

она-то ведает, что творит..."

Эвелина Ганская корила его за связь с госпожой Висконти и за посвящение романа "Беатриса": _Саре_. А он утверждал, что равнодушен к красавице англичанке.

"Дружба, о которой я вам говорил и над которой вы смеялись по поводу посвящения, совсем не то, чего я ждал. Английские предрассудки ужасны и лишают англичанок всего, что приятно художникам: непосредственности, беспечности. Никогда я так хорошо не видел, что в "Лилии" очень верно обрисованы в нескольких словах женщины этой страны..."

Тут многое следует отнести за счет осторожности, но надо также признать, что Contessa все больше уставала, да и его утомила. "Дикарка, дочь Бретани" (Элен де Валет) была воплощением лжи и двуличности. Ганский казался бессмертным, а Эвелина Ганская ускользала из рук. Решительно все не ладилось. А Бальзаку уже было сорок лет. Сорок лет страданий. "Я вздыхаю о земле обетованной, о тихом супружестве, я больше не в силах топтаться в безводной пустыне, где палит солнце и скачут бедуины..." писал он Ганской. Он совсем пал духом и собирается "сложить свои кости в Бразилии в каком-нибудь безумном предприятии". Ему нужны были деньги, женщины, слава. У него нет денег, больше нет женщин, а глупцы оспаривают его славу.

"Я сожгу все свои письма, все свои бумаги, сохраню только мебель, Жарди и уеду, оставив безделушки, которыми дорожу, дружеским попечениям моей сестры. Она будет самым верным драконом, стражем этих сокровищ. Дам кому-нибудь доверенность вести мои литературные дела, а сам поеду на поиски богатства, которого мне недостает. Или я вернусь богатым, или же никто не будет знать, что со мною сталось. Этот план я зрело обдумал и нынешней зимой непременно приведу его в исполнение. Трудом своим мне не уплатить долгов. Нужно подумать о другом..."

Это был очередной роман, каких Бальзак замышлял много, и "Путешествие в Бразилию" так и осталось ненаписанным и не осуществленным в жизни.

XXVIII. УЛИЦА БАСС

Писатель не все доверяет своим заветным дневникам и

своей переписке; только его произведения рассказывают

истинную историю его жизни - не той, какую он прожил, но

какую хотел бы прожить.

Франсуа Мориак

Жить в Жарди становилось невыносимо. Напрасно Бальзак, имея надежную опору в лице своего стряпчего мэтра Гаво, старался выиграть время. Главные кредиторы, особенно же отвратительный Фуллон, преследовали его. Маленькие люди - садовник Бруэт, прачка, мясник, полевой сторож - терпели. Богатые безжалостно дергали его. Но у Бальзака было в запасе много уловок. Недаром он написал новеллу "Деловой человек", в которой говорится, как Максим де Трай, самоуверенный, самодовольный и надменный денди, принимал у себя одного из своих кредиторов: "Если вам удастся обокрасть меня на сумму этого векселя... я вам буду весьма признателен, сударь... вы меня научите кое-каким новым предосторожностям... Ваш покорный слуга".

Как и его герой, Бальзак считал борьбу между должником и кредитором войной без стыда и совести. По совету Гаво он пустил Жарди в продажу с торгов, и владение продано было за 17550 франков, хотя с постройками, земляными работами и насаждениями оно обошлось Бальзаку в 100000 франков. Но покупка была произведена подставным лицом, неким архитектором по фамилии Кларе, действовавшим по поручению Бальзака. Фиктивная продажа была невыгодным делом для кредиторов; они могли разделить между собой лишь скудную сумму пропорционально доле каждого в их расчетах между собой, а Бальзак втайне оставался владельцем Жарди.

За два года до этого он написал Ганской: "Итак,

теперь, и еще надолго, моим адресом будет: Севр, Жарди, господину де Бальзаку. Надеюсь, что я проживу здесь в спокойствии до конца своих дней". В ноябре 1840 года все переменилось: "Пишите мне по следующему адресу: Пасси, близ Парижа, улица Басс, N_19, господину де Бреньолю". Пасси было тогда парижским пригородом, известным своими целебными источниками и красивейшим имением барона Дельсера, построившего там сахарный завод. Бальзак рассчитал, что, поселившись в Пасси, он будет ближе к Парижу, чем в Жарди, а главное окажется неуловимым для кредиторов, так как домик, скрытый в зелени на обрывистом склоне холма, он снял на чужое имя. Финансист, который когда-то воздвиг для себя особняк на улице Басе, пристроил к нему на задах, среди садов, разбитых уровнем ниже по склону холма, двухэтажный флигель, для которого нижний этаж особняка служил третьим этажом, - в этой пристройке должны были находиться бальный зал и оранжерея. Кровля флигеля, позднее разделенного на пять комнат, как бы увенчивала собою службы (из-за разницы в уровне двух строительных площадок); двор с конюшнями выходил на узкую улицу Рок. Через потайную лестницу дом, снятый Бальзаком, сообщался с этим двором. Как человек затравленный, всегда державшийся настороже, он был в восхищении, что живет в квартире с двумя выходами. Если какой-нибудь судебный пристав заявился бы с улицы Басе, Бальзак мог бежать через улицу Рок и по крутой таинственной тропинке спуститься к площадке, откуда ходил дилижанс до Пале-Рояля.

Феликс Солар, директор газеты "Эпок", описал свое посещение Бальзака, к которому он пришел, чтобы попросить у него фельетон. Назначив Солару свидание, писатель сообщил ему пароль. Нужно было позвонить у двери на улице Басе, спросить у привратницы госпожу де Бреньоль, затем спуститься на два этажа вниз. Госпожа де Бреньоль действительно существовала - не то что воображаемая вдова Дюран. И она действительно носила фамилию Бреньоль, звали ее Луизой, она родилась в 1804 году в Арьеже и происходила из семьи горцев-крестьян. Деятельная, умная, проворная, она обычно вела хозяйство пожилых и одиноких писателей - это сделалось ее профессией. До того как поступить к Бальзаку, которому ее рекомендовала Марселина Деборд-Вальмор, она была экономкой у Латуша - экономкой, а может быть, и чем-то еще.

По словам Феликса Солара, это была "особа лет сорока, с полным и гладким свежим лицом, похожая на сестру-привратницу в монастыре". Разумеется, после госпожи де Берни, герцогини д'Абрантес, графини Гидобони-Висконти, госпожи Ганской это была убогая добыча. Но Бальзак устал от сложных женских натур и полагал, что он обретет мир душевный с этой женщиной, которую Марселина Деборд-Вальмор прозвала "ньюфаундлендом". Впрочем, он прибавил к ее имени дворянскую частицу, унаследовав от своих родителей упорное пристрастие к этому.

Госпожа де Бреньоль играла в жизни Бальзака более значительную роль, чем это говорилось. Она не только по-хозяйски вела дом, в котором Бальзак был "гостем", не только бегала по его поручениям в типографии, в издательства, в редакции газет, выторговывала каждый франк в договорах, но она дарила своему хозяину и любовные утехи. Он даже возил ее с собою путешествовать, как она вспоминала об этом в 1860 году (через десять лет после смерти Бальзака) в письме к стряпчему Фессару, написанном во время ее паломничества в Баден-Баден, куда она некогда ездила со своим незабвенным великим человеком. "Я слышала, как вокруг меня говорили: "Вы его видели?" - "Я? Ну, конечно, видел".
– "Смотрите, вот он!" Бедный дружок мой! Ему так докучало это любопытство. Но я была молода и гордилась своим счастьем. В Баден-Бадене меня вдруг охватила ужасная грусть, когда я пошла взглянуть на дом, который мы с ним почти что сняли и в котором предполагали закончить свои дни..." Луиза де Бреньоль долго была всецело предана Бальзаку; он надавал ей обещаний, на которые был так щедр: она воображала, что всю жизнь останется служанкой-госпожой.