Прощайте, сожаления!
Шрифт:
Тот на миг всмотрелся в предложенное, скорчил гримасу отвращения и сделал рукой отстраняющий жест:
– Нет, не надо! Подобной гадости я повидал уже немало!
– Позвольте мне посмотреть...
– попросил плотный моложавый господин со слегка искривлённым носом, сидевший напротив Застровцева.
– Пожалуйста, Валерий Яковлевич, если не брезгуете...
– сказал Застровцев.
Каморин молча протянул бумагу незнакомцу. Тот с живым интересом, загоревшимся в его серо-голубых глазах, быстро пробежал глазами текст и затем со странной улыбкой сунул пасквиль в карман своего пиджака.
– Ну и что же интересного пишут наши юные акулы пера?
– насмешливо, как весёлую шутку, произнёс пожилой господин с обширной, круглой розовой плешью, похожей отчасти на детский задок.
– Да всё
– Мол, уйдите вы, противные! Оржицы - не ваша вотчина! Не хватает только, чтобы девица-автор сама явилась и топнула ножкой, и тогда это будет совсем похоже на детский или девичий каприз, что, в сущности, одно и то же.
– Но как странно, что использовано это выражение!
– вмешался сосед господина с серо-голубыми глазами, тоже немолодой, с остреньким, похожим на мордочку хорька лицом, с которого не сходила улыбка, то ли любезная, то ли заискивающая.
– Вотчина - такая архаика, поистине не от мира сего! Даже если понимать это буквально в том смысле, что речь идет о "земле отцов", то все равно уже очень немного осталось тех, кто родом из этих мест. У нас если заедешь в самую что ни на есть глухомань, то непременно там на фоне заброшенных полей и пустых хуторов увидишь таджиков на помидорных плантациях и джигитов с овечьими отарами...
– А ведь я тоже не здешний, - усмехнулся Застровцев.
– Я с Дона, потомственный казак. Да и вы, Валерий Яковлевич, тоже, кажется, мигрант?
– Самый настоящий, родился в Золотоноше Черкасской области Украины, там и школу окончил. А университет - уже в Ордатове.
– Ну какие же вы мигранты?!
– запротестовал гость, похожий на хорька.
– Вы русские люди, и оба уже столько лет в Оржицком районе! Вас, Валерий Яковлевич, мы все помним ещё председателем районного суда!
"Да это же Гомазков!" - догадался Каморин, по-новому, с обострённым интересом, присматриваясь к страшному человеку. Как ни странно, ничего примечательного во внешности заместителя председателя областного суда не было. В чиновной среде постоянно встречаются подобные разменявшие пятый десяток плотные, холёные мужики с наметившимися вторыми подбородками и ещё густыми волосами, коротко подстриженными под "теннис". Ничего запоминающегося не было и в его серо-голубых глазах, обманчиво, как хамелеоны, менявших свой цвет в зависимости от освещения: от стального, почти чёрного, до блёклой лазури. Только его тонкий, слегка искривлённый нос был индивидуальной приметой, выдавая давнюю деталь биографии: участие в каком-то кулачном бою.
Долгожданное районное начальство прибыло за минуту до назначенного времени. Всего четыре человека, они сразу и окончательно наполнили зал, добавив то, чего в нём не хватало, - свои персоны как объекты всеобщего почтительного внимания. Они держались с величавым достоинством хозяев и безошибочно заняли приготовленные для них почётные места во главе праздничного стола, рядом с Застровцевым. Однако - с удивлением осознал Каморин - среди вельможной четверки не было главы района Петра Сахненко. Вместо него роль первого лица играл, восседая на центральном месте во главе "покоя", начальник районного отдела сельского хозяйства Борис Жоголев - сорокапятилетний брюнет с лоснящимся пробором и развинченными движениями длинных, мослакастых конечностей. Он внимательно, чуть прищурясь, озирал собравшихся, очень довольный, как будто, своим новым статусом публичной фигуры.
Каморин с неожиданной, острой завистью представил себе, из каких канцелярских дебрей вынырнул на свет божий этот номинальный опекун частных сельхозпредприятий, распорядитель топливных лимитов, бюджетных субсидий и гарантий. Теперь именно на него в качестве преемника Сахненко явно делала свою ставку оржицкая элита, в знак чего и доверила ему замещать уходящего главу на этом мероприятии. И, вероятнее всего, такова была воля самого Сахненко. Которому важно было уступить власть не постороннему, а человеку из своей команды, во многом ему обязанному...
Вместе с Жоголевым прибыли чиновники такого же сравнительно молодого возраста и также успевшие занять престижные посты в районной администрации: начальник отдела культуры, молодёжной и социальной политики Евгения Рыльская и заместители начальников отделов экономики и муниципального
Каморину хотелось услышать разговор Застровцева с вельможной четвёркой, но за столом все говорили одновременно, так что стоял ровный гул голосов, в котором можно было раличить лишь слова ближайших соседей. Рядом с ним сидел председатель районного совета ветеранов Михаил Иванович Востриков, который почему-то решил, что Каморин ещё молод и не в меру горяч. Желая своему новому знакомому добра, Михаил Иванович принялся обучать его тонкостям районной служебной дипломатии:
– Что тебе не по нутру, но приятно начальству, - принимай, виду не показывай, - глуховатым голосом наставительно бубнил Михаил Иванович прямо в ухо Каморину.
– Главное, с начальством не спорь никогда. Зато потом, когда придёт твое время, ты покажешь себя, проявишь собственную волю! Но только если дело того стоит. Напрасно на рожон не лезь. Не бери пример со столичных бузотёров, которые протестуют по любому поводу.
– Я их и сам не люблю, - отозвался Каморин.
– Всегда идти против власти - это у наших либералов давняя традиция, которая не раз приводила к преступлениям и национальным катастрофам. Вспомним убитого ими Царя-Освободителя. В этом злодеянии участвовал забытый ныне Николай Саблин, который воспел Малюту Скуратова и мечтал об ужасах в духе ГУЛАГа и даже похлеще. Саблин предлагал себя своим друзьям-террористам на самую активную роль в цареубийстве, но те решили его поберечь и вместо него послали метать бомбу в царя Рысакова, у которого, как известно, рука не дрогнула. А Саблину отвели роль содержателя квартиры, которая использовалась как динамитная мастерская. Быть может, его товарищи видели в нём даровитого поэта и ценного пропагандиста. Дело в том, что Саблин писал стихи на революционные темы. В своей неоконченной поэме "Новь" он выводит Малюту Скуратова, который встречается с современными поэту жандармами. Он как будто осуждает Малюту, но - странное дело!
– в его бледных, слабых виршах место про Малюту - самое яркое. Послушайте, что говорит о себя Малюта по воле Николая Саблина: "Поднял я его на дыбу, ногти вырывал, кипятком, и льдом, и кошкой - всем его пытал... Начал крючьями я тело белое терзать; всадишь крюк - и дрогнет тело, вырвешь - дрожь опять... И на свежие я раны солью посыпал, и спиртами да настоем всласть их поливал... И треща ломались кости, и хрустела грудь... Длил неистово я пытку, не давал вздохнуть..." Очень картинно и изобретательно, не правда ли?
– Картинно, не спорю, но только за столом про такие ужасы слушать нехорошо...
– Я говорю про ужасы не ради них самих. Суть в том, что Саблин через сопоставление Малюты и современных ему карателей показал слабость последних. Тем самым он отчётливо намекнул на то, что уж они-то, революционеры, захватив власть, подобными чистоплюями не окажутся. Что его друзья-народовольцы и доказали на деле. Ведь они оторвали бомбой ноги самому Царю-Освободителю, так что несчастный умер в страшных мучениях!
– Преданья старины глубокой...
– Ну не скажите! Саблин и его сообщники положили начало той практике политических убийств и иных расправ, которая процвела в двадцатом веке и наложила глубокий отпечаток на всю жизнь и нравы нашей страны. Если не дыбу, то вырывание ногтей доблестные чекисты применяли. Равно как и многие другие пытки, которые и не снились царским жандармам. И не забудем те поистине библейские кары, которые при Сталине обрушивались не только на объявленных "врагами народа", но и на их сородичей! Тогда как родственники Николая Саблина не пострадали, сохранили свое дворянство и поместья, а его родной брат дослужился до звания генерал-майора!