Прощайте, сожаления!

Мамонтов Олег Николаевич

Наконец один из ключей провернулся в замке, и таинственная дверь распахнулась. На Каморина повеяло затхлой сыростью и плесенью. Вся комната, слабо освещённая дневным светом, который с трудом просачивался через очень пыльное зарешёченное окно, оказалась уставлена старыми канцелярскими столами с наваленными на них стопами газет. Одного взгляда хватило, чтобы понять: это были номера "Оржицкой нови" - целый архив "районки" за много лет. Впрочем, только на двух столах, ближайших к окну, газеты оказались в сравнительно сохранном состоянии, с различимыми издалека крупными заголовками на пожелтевших страницах. На других же столах громоздилась тёмно-серая, склизкая, студенистая масса. Каморин из любопытства дотронулся до неё,

подойдя к ближайшему столу, и на его руке остался чёрный, липкий, жирный след, словно от сажи. Его передёрнуло от отвращения: ощущение было такое, точно он прикоснулся к раздавленной мохнатой гусенице. Или, хуже того, - к дохлой, мягкой, тронутой тлением мыши.

– Что же здесь произошло?
– спросил он дрогнувшим голосом.

– Трубу отопления однажды прорвало, - сдержанно ответил редактор.

Каморин тотчас представил, как это всё происходило, как в запертой круглый год комнате-архиве вода постепенно залила пол и медленно поднялась над его уровнем сантиметров на десять, как её горячие испарения сначала пропитали подшивки, затем стали крупными каплями оседать на потолке и оттуда падать редким дождём. И только когда весь дом пропах сыростью, когда в соседних помещениях набухли и потемнели половицы, а стёкла в окне в запертой комнате подёрнулись густым туманом, в редакции наконец спохватились. Тогда открыли эту неприметную дверь в коридоре, и за ней оказалось что-то вроде жаркого тропического болота, которое сразу обдало вошедших горячим, удушливым паром...

Странно, что это ЧП не использовали недоброжелатели Застровцева и всей команды Сахненко! Можно было сфотографировать белёсую, парящую топь и в подписи к снимку развернуть простую, броскую метафору: не только архив "Оржицкой нови", но и вся эта редакция, вся районная власть - стоячее, вонючее болото! Но злые девчонки, переметнувшиеся из "районки" в пасквильный листок под названием "Оржицкий вестник", до этого не додумались...

– С двух столов, что у окна, более сохранные подшивки переложим на пол, а остальные выносим на мусорку, - деловито распорядился Застровцев.

Грузить тяжёлые, склизкие кипы в пластиковые мешки и носить их через двор к мусорным бакам пришлось, конечно, одному Каморину. В качестве защитных средств он использовал два полиэтиленовых пакета, надетых на руки. Застровцев же только сортировал подшивки на двух столах у окна и складывал более сохранные на пол, а предназначенные к уничтожению сваливал у двери. Когда все столы были освобождены, Каморин увидел, что от истлевших газет на столешницах остался слой вязкой, темной массы, похожей на гуталин. "Да это же черная плесень!" - догадался он, смутно припомнив о том, что читал где-то о её губительном действии на здоровье при попадании внутрь человеческого организма, особенно через открытые раны и или даже трещины на коже...

– Ничего, уже немного осталось, - как бы прочитав его мысли, сказал Застровцев.
– Перенесём эти шесть столов и после этого вымоем руки.

Каморин бросил смятённый взгляд на свои летние брюки очень светлого оттенка серого света: при малейшем соприкосновении с краем столешницы они приобретут совершенно неприличный вид. Вот если бы накрыть столы чистой бумагой... Но Застровцев уже нетерпеливо нахмурил брови: мол, пошевеливайся! Каморин послушно "впрягся", ухватив заведёнными назад руками очередной стол. Переноску они завершили споро, на одном дыхании, чтобы поскорее освободиться от неприятного дела. Один раз на выходе из сумрачной кладовой Каморин запнулся о порожек, а Застровцев не сбавил хода и столом слегка толкнул подчинённого. Но толчок пришёлся как будто лишь в ладони Каморина. Во всяком случае, он не почувствовал прикосновения к своей "филейной" части и потому легко убедил себя в том, что всё в порядке. Ведь в противном случае Застровцев, конечно, по-джентльменски предупредил бы его о случившейся неприятности.

Вот

уже все столы были расставлены традиционным "покоем", и сразу после этого редакторский кабинет превратился в пусть небольшой, но уютный пиршественный зал, сама теснота которого обратилась в неожиданное достоинство, создав атмосферу интимности и простоты. Тотчас явились редакционные дамы и принялись хлопотать: наскоро протирать столы, накрывать их скатертями и расставлять посуду. Каморин поспешил занять место за столом, ближайшим к двери и завершавшим одну из ножек "покоя". Там он был вроде бы на виду и в то же время не лез никому на глаза. Выбранное место было хорошо ещё тем, что позволяло легко улизнуть. Именно это Каморин и намеревался сделать спустя приблизительно час после начала застолья.

Мало-помалу начали прибывать гости. В большинстве своём они были незнакомы Каморину. Какие-то важные старики явно пенсионного возраста, какие-то чиновные дамы... Но где же первые лица районной власти? За десять минут до назначенного времени никого из них еще не было...

Каморин достал свой смартфон и погрузился в просмотр материалов столичной прессы. Вокруг хлопотали редакционные дамы: раскладывали по тарелкам принесённую снедь.

Внезапно из открытой двери в секретарский "предбанник" донёсся гвалт встревоженных, возмущённых голосов:

– Ах, какие люди! Как только они посмели!
– Каморин узнал голос секретарши Елены Ивановны Горшениной.

– Но кто же это писал?
– вопросил незнакомый женский голос.

– Да уж известно кто!
– жёлчно ответил незнакомый мужчина.
– Здешние девочки-припевочки, которых "районка" пригрела и обласкала! Подпись-то какова: "Неуважающие вас сотрудники "Оржицкого вестника"! Могли бы и своими именами подписаться, ведь никого в этой газетёнке, кроме трёх всем известных молоденьких сучек, нет!

– Но главная из них и самая злая - Галька Керхина!
– добавила Елена Ивановна.
– Это она подбила остальных! Не будь её, те по-прежнему сидели бы на своих местах!

Заинтригованный, Каморин поднялся со своего места и вышел в коридор. Там, перед самой дверью в редакционную приёмную, прихваченный скотчем, висел на стене листок обычного делопроизводственного формата А4 с напечатанным на принтере текстом. Эту бумагу разглядывала группа людей, из которых Каморин знал только секретаршу Горшенину. Он всмотрелся в странный листок, и ему бросились в глаза фразы: "Отходная районного начальства", "Пышным банкетом ставят точку в эпопее бесхозяйственности и кумовства", "Начальники-сваты, Оржицы - это вам не вотчина!". Каморин с удивлением подумал о том, что перед ним нечто вроде китайского дацзыбао. Следующая мысль удивила его ещё больше: почему, возмущаясь дерзкой выходкой, никто из собравшихся не снял со стены гнусный пасквиль? В следующий миг он протянул руку над головами собравшихся и сорвал листок. Вся кучка читателей с недоумением и смущением на лицах развернулась и воззрилась на него. "Все злорадно ждут скандала! Как же всё-таки одинок Застровцев даже в стенах редакции!" - пронеслось в его голове. Чуть поодаль он заметил высокую, сухопарую девицу с жидкими прядями светлых волос, которая молча, с ненавистью смотрела на него. "Галина Керхина собственной персоной!" - подумал он.

С чувством исполненного долга, сжимая в кулаке скомканный листок, Каморин вернулся в зал. Там он сразу увидел Застровцева, который уже занял подобающее ему видное место за столом, в "перекладине" буквы "покой", только не по центру, а несколько сбоку, чтобы во главе стола мог оказаться некий почётный гость. Нужно ли показать сорванный пасквиль редактору? После мгновенного колебания Каморин решил: нужно. Шеф должен знать обо всём, что имеет отношение к его редакции.

– Михаил Петрович, вот я снял со стены у входа в редакцию...
– Каморин протянул Застровцеву слегка расправленный листок.