Простые смертные
Шрифт:
– А как же вы… – Я махнул рукой в сторону его будки. – Вы же работаете.
– Ваша дочь хотела видеть меня сегодня утром не без причины, и я полагаю, что дело именно в этом. – Мы с ним шли по пирсу в обратную сторону, вглядываясь в каждое лицо. Мы даже в галерею заглянули. Безрезультатно. Там, где пирс кончался, а может, начинался, я ухитрился поблагодарить Дуайта Силвервинда за помощь, но он сказал: – Нет, нет. Я чувствую, что в соответствии со Сценарием мне следует остаться с вами до конца.
– С каким Сценарием? – спросил я.
Но мы уже перешли через улицу и входили в прохладный вестибюль отеля «Маритим»,
– На пирсе ее нет, – сообщил я, хотя это и так было очевидно.
– Аманда осталась наверху, в вашем номере, – сказала мне Рут, – на случай, если Аоифе сама туда вернется.
– Теперь уже не надо так волноваться, – сказала Полин, – она наверняка объявится с минуты на минуту.
Остин согласно закивал и сообщил мне, что Ли со своими друзьями отправился на пляж, – вдруг Аоифе пришло в голову походить босиком по воде. Дэйв и Кэт выглядели так, словно их подвергли процедуре стремительного старения, а Холли вообще едва заметила, что я вернулся.
Управляющий, отнимая трубку от уха, сказал ей:
– Не поговорите ли вы с представителем полиции, миссис Брубек?
Холли взяла телефон:
– Здравствуйте… Да. Моя дочь… Да-да, я знаю, что это случилось менее часа назад, но ей всего шесть, и я хочу, чтобы вы прямо сейчас объявили розыск… В таком случае сделайте исключение!.. Нет, это вы послушайте: мой муж – журналист, сотрудник государственной газеты, и если Аоифе не будет найдена живой и здоровой, вы очень и очень пожалеете, если прямо сейчас не поднимете всех на ноги… Спасибо. Да, шесть лет… Темные волосы до плеч… Майка с зеброй… Нет, не полосатая, просто майка с изображенной на ней зеброй… Розовые штанишки. Сандалии… Я не знаю, погодите минутку… – Холли посмотрела на меня, лицо у нее было покрыто пепельной бледностью. – Ее заколки в номере тоже не было?
Я тупо смотрел на нее. Ее – чего?
– Ну, такой серебристой блестящей штуки, которой она зажимает себе волосы в хвост?
Этого я не знал. Не знал. Не знал. Но прежде чем Холли смогла ответить полицейскому, голова ее вдруг резко отклонилась назад под каким-то странным углом, а на лице возникло такое выражение, словно она в полной отключке. Господи, что с ней такое? Однажды я видел, как у одного моего коллеги, страдающего диабетом, случился, как он сам это называл, «приступ гипо», или, скорее всего, диабетической комы, и вот сейчас то, что творилось с Холли, было очень и очень на это похоже. Шэрон крикнула мне: «Скорей! Подхвати ее!», и я бросился вперед, но меня опередили Брендан и Кэт. Они поддержали Холли и не дали ей упасть.
Управляющий отелем сказал: «Сюда, несите ее сюда», и Холли отволокли к нему в кабинет.
Она дышала с трудом и как-то чересчур интенсивно: вдох – выдох, вдох – выдох. Кэт, которая когда-то в давние времена окончила курсы медсестер в Корке, сказала: «Ей нужен воздух, пространство! Отойдите, отойдите!» И они с Бренданом уложили Холли на диван, наскоро расчищенный управляющим.
– Старайся дышать спокойней, дорогая, – уговаривала ее Кэт. – Вот так, хорошо, дыши медленней, я тебя очень прошу…
Мне бы следовало быть рядом с Холли, но там было слишком много Сайксов, которые не давали подойти к ней, да и кабинет был слишком мал. И потом, кого, в конце концов, все считали виноватым во всем этом? Но я все же стоял достаточно близко и видел глаза Холли, видел, как ее зрачки все сужаются и сужаются, превращаются в точки, почти исчезают… Полин Уэббер вдруг громко сказала: «Что это у нее с глазами?»… И передо мной тут же возникло плечо Питера… а по лицу Холли прошла судорога, и Дэйв спросил: «Слушай, Кэт, может быть, лучше вызвать врача?»… И лицо Холли совсем замкнулось, помертвело, словно она окончательно потеряла сознание… И я услышал голос Брендана: «Мам, по-моему, это какой-то приступ»… И Кэт сказала: «Во всяком случае, пульс у нее невероятно частит»… И управляющий заявил: «Я вызываю неотложку»… Но тут губы Холли и ее подбородок немного расслабились, помягчели, и она невнятно выговорила одно лишь слово: «Десять…» Она сказала это, как говорят люди, абсолютно глухие с рождения, хрипло и страшно медленно, словно магнитофонную запись поставили не на ту скорость, и как-то подчеркнуто растягивая гласные.
Кэт вопросительно посмотрела на Дэйва; тот пожал плечами и обратился к дочери:
– Десять чего, Холли?
– Она еще что-то говорит, Кэт, – сказала Рут.
Действительно: Холли удалось произнести и второе слово: «П– пят– т– т…»
Питер Уэббер прошептал:
– А это вообще английский язык?
– Холли, дорогая, – наклонился к ней Дэйв, – о чем ты? Что ты хочешь нам сказать?
Холли била легкая дрожь, и голос ее тоже дрожал: «… на– д– цать…»
Я почувствовал, что мне пора все взять в свои руки; то есть я, конечно, был ее мужем, но никогда не видел ее – да и никого другого – в таком состоянии.
Питер, сложив сказанное вместе, предположил:
– Десять-пятнадцать? Четверть одиннадцатого?
Дэйв спросил у дочери:
– Детка, что случится в десять часов пятнадцать минут?
– Это же ничего не значит, – сказал Брендан. – У нее просто какой-то приступ.
Подвеска с последним лабиринтом Жако соскользнула с края дивана и повисла в воздухе. А Холли, похоже, очнулась и, коснувшись головы, поморщилась от боли; глаза ее теперь выглядели почти нормально. Удивленно моргая, она смотрела на встревоженную толпу людей, сгрудившихся возле нее.
– О господи! Неужели я грохнулась в обморок?
Все молчали; никто не знал, что ей на это ответить.
– В общем, что-то в этом роде, – бодро сказала Шэрон. – Только не пытайся сесть.
– Ты помнишь, что ты сказала? – спросила Кэт.