Психиатрическая власть
Шрифт:
На мой взгляд, медицинская практика и знание первых двух третей XIX века пользовались именно таким различением — между болезнями, подвластными дифференциальной диагностике, и болезнями, допускающими только абсолютный диагноз. Между двумя этими категориями существовали, разумеется, промежуточные сферы, и среди них следует отметить две основные. Во-первых, между ними располагался удачный посредник хорошая болезнь — это был конечно же общий паралич болезнь правильная эпистемологически и как следствие на духовном уровне поскольку она включала и психологические синдгюмьг бред согласно Бейлю20 деменцию согласно Байарже'1 и моторные' синдромы: дрожание языка прогрессирующий паралич мускулатуры и т д Имелось два синдрома, и оба они отсылали в терминах патологической ана-томии к поражению мозга. Таким образом это была
пгпвильная болезнь ппомежуточная
ф^ти^с1^мп^от^жтнииобщего паралича и Он имел всё
358
эпистемологические преимущества и не имел никаких душевных несоответствий.
Во-вторых, в той же промежуточной области между дифференциально и абсолютно диагностируемыми болезнями располагались заболевания иного рода, неправильные и сбивающие с толку, которые называли в то время «неврозами».24 Что означало слово «невроз» в 1840-е годы? Оно охватывало болезни, включающие моторные или сенсорные элементы, «расстройства функций связи», как тогда говорили, однако лишенные патологоанатомических поражений, которые позволяли бы определить их этиологию. В число этих болезней с «расстройствами функций связи» но без явных анатомических коррелятов входили естественно конвульсии эпилепсия истерия ипохондрия и т. д. , ,
И болезни эти были неправильными сразу по двум причинам. Прежде всего в эпистемологическом смысле, так как подразумевали некую путаницу, нерегулярность симптомов. Например, конвульсии не удавалось разделить на различные типы, поскольку невропатологический диспозитив не позволял с точностью анализировать типы поведения. Врач говорил просто: «Это конвульсия», — не имея возможности провести строгую телесную дешифровку, о которой я говорил только что, и тем самым попадал в «область» путаницы и нерегулярности В первом номере «Медико-психологических анналов», вышедшем в 1843 году составители сетовали: нужно заниматься безумием
нУЖНО з<1НИМЗ.ТЬСЯ НСВТ)озс1МИ НО кЭ.К ЖС ЭТо TDVUHO' «RCJlb ЭТи
заболевания столь неуловимы многообразны изменчивы не обычны, столь сложны для анализа и постижения; их не жела-ют наблюдать их избегают подобно тому как память не желает возвращаться ,к назойливым воспоминаниям».*
Но в равной степени неврозы были неправильными и в душевном смысле — из-за крайней простоты, с которой их можно симулировать, и кроме того из-за непременной сексуальной составляющей поведения больных. Так, Жюль Фальре в статье, которая воспроизводится и в его итоговых «Клинических исследованиях» (1890), писал: «Жизнь истеричек представляет собой непрерывный обман. Они принимают жалобный и покорный вид, им удается казаться святыми тогда как втайне они предаются самым постыдным занятиям и будучи наедине со своими
359
супругами и детьми, устраивают им жестокие сцены, сквернословят и говорят самые непристойные вещи»."
Возникновение неврологического тела или, точнее, системы, образованной неврологическим аппаратом клинической поимки и коррелятивным ему неврологическим телом, как раз и позволило снять дисквалификацию, эту двойную, эпистемологическую и душевную, дисквалификацию неврозов, имевшую место до 1870-х годов. Ее удалось устранить, наконец включив эти так называемые «неврозы», болезни с сенсорными и моторными элементами, не в область собственно неврологических заболеваний, но в некую смежную с ними сферу, объединив те и другие не столько по их причинам, сколько по форме. Иными словами, благодаря клиническому диспозитиву неврологии такие неврологические болезни, как, например, расстройства, связанные с опухолями мозга, а с другой стороны, конвульсии, истерическую дрожь и т. д. стало возможным разделить скальпелем дифференциальной диагностики. Та самая злополучная дифференциальная диагностика, неприменимая к безумию, не способная реально охватить душевные болезни и провести границу между обычной болезнью и безумием, поскольку последнее подлежит главным образом и по самой сути своей диагностике абсолютной, отныне силами аппарата, который я попытался описать, стала различать
В книге — впрочем, не слишком удачной, — которую современный невролог Гиллен посвятил своему предшественнику Шарко, с некой беззаботной радостью провозглашается: «Шарко удалось-таки вырвать истерию из рук психиатров». Иначе говоря, он ввел ее в область медицины, которой только и подобает высокое звание этой высокой науки, — в медицину дифференциальной диагностики.27 Мне кажется, что и Фрейд имел
360
в виду то же самое, когда, сравнивая Шарко и Пинеля, говорил: Пинель освободил безумцев от оков, добившись их признания больными, а Шарко в свою очередь заставил считать больными истеричек — патологизировал их.28
Если рассматривать деятельность Шарко в таком контексте, то, мне кажется, можно понять, каким образом разворачивалось... как, в конечном счете, было построено то, что я бы назвал «большими истерическими маневрами» в Сальпетриере. Я попытаюсь проанализировать их не с точки зрения истории истериков или психиатрических познаний об истериках, но именно как битву — с моментами столкновения, с взаимными окружениями, с использованием обеими сторонами симметричных ловушек, с осадами и контрнаступлениями, с борьбой между врачами и истериками за контроль над развитием событий.* Ябы не сказал что имела место эпидемия истерии; мне кажется истерия была совокупностью феноменов, феноменов борьбы которые разворачивались в лечебнице но и за ее пределами вокруг нового медицинского депозитива — неврологической кгтиники; вихnh тгого сражрни я и собрал вокруг истерических симптомов людей, которые оказались вовлечены в связанную с
нijwтх исТОПЫ 1Л С^ 1СГ\Т\lb*(*че\« об эпидРМИИ сл^*ГТVPT rOROnMXTi К Я к
раз о вихре о некой воздушной воронке 'устремленной в глубь
психиатпии,с ее дигтшплинарной системой Так как же развива
гшс гобмти Я9 пЧгмят что в этой войне между невпологией и лт,ь сииьпии. думаю,чш в лии виипс мс ду мс ywivис
МГТРПМРЙ МП*НЛ RыIIеnHTk ПЯТТ MTHPRnflR
Первый маневр можно было бы назвать организацией сим-птоматологического сценария. Схематически ее можно представить следующим образом: чтобы поместить истерию на одной плоскости с органическими болезнями, чтобы она стала настоящей болезнью, подлежащей дифференциальной диагностике, то есть чтобы врач стал настоящим врачом, от истерички нужно добиться стабильной симптоматики. Таким образом, признание
* В подготовительной рукописи М. Фуко добавляет: «а также с бессловесными соглашениями и перемириями».
361
*
невролога, в отличие от психиатра, врачом с необходимостью подразумевает выдвигаемое больной исподволь — подобно тому, как это делалось в психиатрии, — требование: «Дай мне симптомы, причем стабильные, строго установленные, правильные симптомы», — и эта правильность, стабильность симптомов требуется сразу в двух формах. Прежде всего они должны быть постоянными, всегда, при каждом неврологическом обследовании, наличествующими у больной: простимся с болезнями, которые появляются и исчезают, давая в качестве симптомов лишь время от времени проскакивающий жест или повторяющиеся припадки; мы хотим стабильных симптомов, которые сможем обнаружить всегда, когда это потребуется. В ответ на этот запрос определяется то, что Шарко и его последователи окрестили «стигматами» истерии. «Стигматы» — это феномены, отмечаемые у любой истерички, даже если она не в припадке:2^ сужение поля зрения,30 одно- или двусторонняя гемианестезия,31 глоточная анестезия, дугообразные контрактуры.32 Впрочем, Шарко предупреждает: эти стигматы характерны для истерии, постоянны при истерии, но вопреки их постоянству надо признать что весьма часто они наличествуют не все а в редких случаях не бывает и ни одного из них.33 Но так или иначе эпистемологический запрос был налицо, требование выдвигалось и ля лее