Птицеферма
Шрифт:
Он не понимает. Я сама не понимаю, что чувствую, а потому объяснить не в силах.
— Нет проблемы, — отвожу его руку от своего лица; пристегиваюсь ремнями безопасности. — Поехали. Я ужасно устала.
ГЛАВА 44
У Ника и правда большая квартира. В центре города. И, если бы напарник не хотел забрать свой флайер с полицейской парковки, можно было бы дойти пешком.
Задумчиво провожу пальцем по настенному покрытию. Я помогала его выбирать.
И вон ту свинью-копилку
И вон на той фотографии в рамке тоже я.
Мне становится не по себе. Это фото с выпускного. Мы с напарником стоим, обнявшись, на крыльце Академии. Молодые, счастливые. В парадной форме.
Тот самый день закончился в кровати Ника…
Никогда не видела это фото.
— Не знала, что ты стал сентиментален, — комментирую предмет, привлекший мое внимание.
— А? — Ник растерянно оборачивается ко мне. — Ааа, — протягивает, понимая, о чем я. — Хороший снимок. Почему бы и нет?
— Не знаю, — пожимаю плечами. — Если бы я пришла в квартиру к мужчине и увидела у него в прихожей фото с другой женщиной, мне вряд ли бы это понравилось.
Напарник закатывает глаза к потолку.
— Эм, в этой квартире уже два года не было других женщин, — сообщает таким тоном, будто это само собой разумеющееся.
— Почему?
Ник смотрит на меня так, будто я спрашиваю глупости.
— Янтарная, потому что я работал днем и ночью. Когда я говорил, что всеми силами пытался тебя вернуть, то не преувеличивал.
— Я верю, — отвечаю и отворачиваюсь; обнимаю себя руками.
Так странно находиться здесь после стольких месяцев. Я была тут миллион раз, но никогда не оставалась на ночь. И вот все мои вещи — в соседней комнате. Вся моя жизнь — на небольшом пятачке квартиры Николаса Валентайна.
— Можно я пойду в душ?
— Зачем ты спрашиваешь?
Потому что я в гостях, а вежливые люди спрашивают, прежде чем что-то сделать на чужой территории.
— Просто так, — откликаюсь и направляюсь в сторону ванной комнаты, место нахождения которой в этой квартире мне прекрасно известно.
— Там чистые полотенца! — кричит Ник мне вслед. — Бери любое. Халат тоже можешь взять!
Не отвечаю. Закрываюсь в ванной.
— Ты все еще покупаешь тот странный хвойный шампунь?
Выхожу из ванной не раньше чем через час, завернувшись с шеи до ног в просторный махровый халат.
Ник сидит за барной стойкой в кухонной зоне, копается в коммуникаторе. Перед ним стоят коробочки с едой на заказ.
— Что сказать? — пожимает плечом. — Я постоянен в своих пристрастиях. Садись, — кивает на соседний стул с высокой спинкой, — еду только привезли.
— Спасибо, — бормочу, взбираясь на стул и пытаясь не запутаться в полах слишком длинного халата.
Ник подпирает кулаком щеку, смотрит пристально.
— Янтарная, что с тобой? — морщится. — И только не надо говорить, что все нормально. Что не так? Я не экстрасенс, мне нужно объяснять словами.
Тут он не прав. Напарник всегда очень тонко меня чувствует. Малейшие перепады настроения. Вот и сейчас
— Не знаю, — говорю правду, открывая ближайшую из коробочек и берясь за вилку. Аппетита нет совсем, но уйти спать прямо сейчас, как мне хочется на самом деле, было бы неправильно. — Я как безрукая. Как инвалид. Полностью завишу от тебя, — да, пожалуй, вкратце именно так можно описать то, что я сейчас чувствую.
Ник хмурится, не понимает.
— Что в этом плохого? Я тебе что, чужой?
Родной настолько, что, кажется, уже часть меня. Большая часть. А еще одна часть осталась на Пандоре. Что же тогда я? Ничто? Сколько во мне может быть частей?
Качаю головой.
— Я сама себе чужая.
Ковыряюсь вилкой в ароматно пахнущих спагетти. На Птицеферме любой душу бы продал за такое лакомство, а мне кусок в горло не лезет.
— Янтарная, что мне сделать?
Вскидываю на сидящего рядом мужчину глаза. Он даже не притронулся к своей порции.
— Ничего.
Ник скрипит зубами.
— Только не вздумай говорить классическое: «дело не в тебе, дело во мне».
Молчу. Что еще мне сказать, если так оно и есть?
Ник идеален — без шуток. Он ведет себя со мной идеально. Возится, поддерживает меня, ни разу не упрекнул ни единым словом.
Мне очень с ним хорошо. Просто прижаться к нему и ни о чем не думать. Раствориться в нем — это и пугает.
Ведь, помимо когда-то данного обещания его матери, своих страхов по поводу потери дружбы, всегда было и еще кое-что: его идеальность и мое вечное несоответствие.
Я боролась за свое место в этом мире. Билась со своими комплексами, доказывая самой себе, что чего-то стою. Сама. Как личность. И преуспела. На Пандору улетала уверенная в себе женщина. А вернулась… ее третья часть.
Все остальное во мне взращено Птицефермой. И боязнь толпы, и страх от чужих прикосновений, и постоянное чувство своей неполноценности, несоответствия окружающему миру.
Что осталось от той Эмбер Николс, которая сидела на этом самом стуле два года назад, попивая вино и обсуждая с напарником очередную неудавшуюся попытку его матери женить своего сына на дочери подруги? Мы ели, пили и смеялись, строя гипотезы, когда же у Колетт Валентайн кончатся подруги и их дочурки. Потому как за десять с лишним лет поток «выгодных» кандидаток так и не иссяк.
Где та Эмбер? Что во мне осталось от нее, и что от Гагары? Вечного аутсайдера, ожидающего, что каждый новый день станет последним?
— У меня нет аппетита, — признаюсь, откладывая столовый прибор. — Покажи, пожалуйста, где мне можно лечь. Я хочу спать, — встаю со стула.
Ник оборачивается ко мне вполоборота, сверлит взглядом.
— То есть со мной ты больше не спишь?
Я же говорила, что он очень тонко меня чувствует.
Закусываю губу, качаю головой.
Если мы начнем ещё и жить вместе, как пара, ничего уже нельзя будет остановить. Мы поплывем по течению. Одно дело — на Пандоре, и затем — во время длительного путешествия домой. И совсем другое — здесь.