Путешествие по Средней Азии
Шрифт:
но тем красивее возвышаю-щийся, словно оазис, город, окруженный садами,
блистающий разноцветными куполами. Что происходило вокруг меня в ка-раване,
я не видел, потому что радостными глазами неотрывно смотрел на массу домов.
Не гробница имама, не останки вели-кого Харун ар-Рашида, которые покоились
тут же, не гробницы ученого астролога Насреддина Туси, Газали или Низам
аль-Мулька занимали меня, а моя судьба, которая оттесняла на задний план все
исторические достопримечательности, сладкое чувство, что долгая мука наконец
окончилась и что с прибытием в этот город для меня начинается новая жизнь.
Из своих мечтаний я пробудился лишь тогда, когда караван, пройдя через
Дарваза-и Герат (Гератские ворота), двигался длинной широкой улицей Пайин
Хиабан (Нижняя аллея) в сто-рону Сахни Шериф (Святое преддверие). Широкий
ров, края которого засажены тенистыми деревьями, придает улице
при-влекательный вид и немало способствует тому, что она является одной из
красивейших в Персии. Особенно поразительна колы-шущаяся толпа, которая
безостановочно течет во всех направ-лениях. Все одежды Персии, даже, можно
сказать, всей Вос-точной Азии представлены здесь. Это центр шиитского мира.
Индийцы, хазарейцы, гератцы и бухарцы, которые на родине должны всегда
ходить со склоненной головой из-за господства суннитов, здесь гордо
поднимают голову и причудливо конт-растируют с туркменом или узбеком,
который робко крадется вдоль стены. Он - суннит, следовательно, чужак, и к
тому же еще ненавистный гость. Правда, в Иране он едва ли подвергнется
жестокому обращению, но все-таки он чувствует себя здесь вдвойне под гнетом
жестокости, которую в собственной стране проявляет по отношению к
сторонникам Али, и он разыгрывает здесь скромность.
Пустынными улицы Мешхеда бывают редко; но особенно полны и даже, я бы
сказал, забиты они в ясные осенние дни, *[208] *и если в эту пору, между
десятью и двенадцатью часами, взглянуть на пеструю сутолоку на всех улицах,
то едва ли запомнишь точно хотя бы один из окружающих тебя сотен предметов -
настолько ошеломляющее впечатление она произво-дит. Примерно в двухстах
шагах от роскошной резиденции имама вниз по краям рва рядом со стоящими по
обеим сторонам лавками снуют мелкие торговцы и старьевщики, которые носят
свои товары на руках, плечах и голове и производят своеобраз-ный шум
распевными выкриками, сопровождаемыми жестику-ляцией. Продавцы и покупатели
причудливо перемешались, и часто невозможно пробиться через этот клубок
людей. Тем не менее заторы на улицах случаются редко. Пешеходы, всадники,
нагруженные верблюды, привязанные друг к другу мулы, на-вьюченные узлами с
товарами, с кеджеве (корзины для путе-шествий), из которых кокетливо
выглядывают наполовину скры-тые покрывалами благочестивые персидские дамы, -
одни въез-жают в ворота святого места паломничества, другие выезжают оттуда.
Вслед уезжающим отовсюду звучит "Зиарет кабул" ("Да будет твое паломничество
приятно!"), а навстречу прибываю-щему - "Ильтимази дуа!" ("Помолись за
меня!"). В этом шуме, в этом хаосе голосов, в этой оглушающей суматохе нищим
лишь необычайно громким криком все-таки удается выманить подая-ние у святых
паломников. Многочисленные сейиды (потомки пророка) с большими зелеными
тюрбанами даже здесь способны острым глазом наблюдателя разглядеть только
что прибывшего; они протискиваются к нему, чтобы предложить свои услуги в
качестве чичероне в святых местах. Пение, крик, вой; вспыль-чивый ширазский
погонщик мулов ругается и дико размахивает хлыстом, женщины и дети
взвизгивают от страха; нашему европейскому глазу вся эта суета
представляется все более и более ужасной, мы уже думаем, что приближается
величайшая опасность, и тем не менее из этой массы все выпутывается в
должном порядке, каждый спокойно движется к месту своего назначения, не
претерпев никаких потерь, не имея оснований жаловаться на несчастье.
Привыкнув к тяжелому, подавленному настроению в тур-кестанских городах,
я был почти ошеломлен этой картиной. Я пошел в караван-сарай, вымылся и
привел в порядок свой изорванный костюм, намереваясь прежде всего разыскать
упо-мянутого ранее моего друга - европейца, полковника Долмеджа. Справляться
о человеке с европейским именем в священном городе Мешхеде - это всегда
неприятное дело, и тем более когда спрашивающий - хаджи, о внешних атрибутах
которого свиде-тельствовало мое обличье. После долгой беготни мне удалось
наконец добраться до нужных ворот, и кто сможет описать состояние моей души,
когда я взялся за железную ручку, чтобы постучать. Появился слуга, но, едва
увидев меня, он со словами проклятия закрыл дверь перед моим носом и
удалился. Я посту-чал второй раз. Появился тот же человек. Однако я уже не
ждал *[209] *его вопроса, а силой ворвался во двор. "Кто ты, хаджи, что тебе
надо? - закричал он на меня.
– Что за дела могут быть у тебя с моим
господином? Разве ты не знаешь, что он неправоверный?" - "Правоверный или
неправоверный, - воскликнул я гневно, - иди скорей, позови своего господина
и скажи ему, что пришел гость из Бухары!"
Слуга удалился. Я между тем вошел в комнату, и как велика была моя