Ради тебя одной

Гольман Иосиф Абрамович

Мир проваливается, и я вместе с ним. На землю меня возвращает успокаивающий Ингин голос:

– Сообразил, да? И уже напридумывал себе? Я ведь вас с Вовчиком сразу раскусила. Ты так характерно глаз щурил, когда в «орлянку» играли. (Мы действительно коротали время, вспомнив детскую забаву: надо было точно попасть камнем-битой по стопке монет.)

– Ты снайпер? – непонятно на что надеясь, спросил я.

– Нет, конечно, – легко рассмеялась Инга. – Это ты снайпер. А я призер первенства республики по стендовой стрельбе.

– Зачем тебе это надо? – ошарашенно спросил я. Легенды про «белые колготки» ходят по блокпостам еще со времен Афгана.

– Мне хорошо платят: в среднем пятьсот долларов в месяц, – сказала она. – За победы – отдельно. А у меня мама на пенсии и брат-инвалид. И гражданство латвийское никак не получим. А потом – чем этот спорт хуже бокса? Я же по тарелочкам стреляю… – Она не договорила фразу, но я понял недосказанный конец: «…не то что ты».

У меня отлегло от сердца. Не то чтобы она доказала свою непричастность к бандформированиям – все равно не проверишь. Но с другой стороны, если бы Инга хотела скрыть свои навыки, ей достаточно было не раздеваться передо мной. Значит, не боится. Значит, нечего скрывать.

И, откровенно говоря, если бы она хотела меня замочить, десять минут назад это было легче легкого. Вон моя финочка, лежит на рубашке, прямо под ее правой рукой. Такая востроглазая не могла не заметить отсвета лезвия.

Я отбросил свои профессиональные сомнения, и мы с Ингой окончательно потеряли счет времени. В промежутках тихо и нежно разговаривали. Она поддерживала разговор на любую тему, кроме углубления взаимоотношений. Я начал ее понимать, и хоть стало немного обидно, но простил. Жена тоже меня сначала любила. Однако любить солдата всегда нелегко, особенно – в России, которая не очень-то жалует своих верных ратников.

Вернулись мы к поезду уже после рассвета.

Вовчик обиженно дулся; конечно, он переживал за меня: час-другой – это еще понятно, но всю ночь напролет? Потом, разумеется, простил.

Мы привели себя в порядок. Инга, свежая и еще более прекрасная, будто и не было бессонной ночи, пришла к нам на завтрак. Ловко и изящно нарезала моей острейшей финкой овощи и бутерброды. Голодные как черти, мы с ней смели все съестное. Вовчик понимающе улыбался, но нам было все равно. Он – свой, пусть улыбается.

А потом по вагону прошел проводник и предупредил, что состав через сорок минут тронется: какие-то договоренности с военными достигнуты. Как ни странно, он не обманул, и менее чем через сутки, хоть и с многочисленными остановками, мы уже были в Чечне. До Грозного, правда, не доехали, но оставшийся путь был недолгим.

На вокзале попрощались с Ингой. Она, правда, без особого желания, дала свой рижский адрес и телефон.

– Сейчас там мама, – сказала она. – Через месяц-полтора, как продадим дом брата и оформим бумаги, будем жить втроем.

– А ему разрешат? – спросил я. Латвийские власти не слишком жаловали россиян.

– Это большая проблема, – сказала она. – Попробуем.

– Если здесь будут трудности, найди меня, – попросил я, передавая ей все свои координаты.

– Спасибо тебе, милый, – сказала Инга. Потом она поцеловала меня, махнула рукой Вовчику и, исключив прощальные нежности, легкой походкой ушла, ни разу не обернувшись.

– Се ля ви, – сказал философски подкованный Вовчик.

Та командировка получилась неприятной. Впрочем, как и все предыдущие. Масса идиотизма на всех уровнях – это в лучшем случае. Никакого взаимодействия военных и милиции. Взяточничество и шкурничество. Мы знали об этом и раньше, но пока не поваришься – стараешься не грузить голову.

Конечно, были и нормальные служаки типа нас с Вовчиком. Я, кстати, наблюдая всякие армейские пакости, никогда не впадаю в полное отчаяние. Потому что прекрасно понимаю: несмотря ни на что, Россия непобедима. В ней всегда найдется миллион-другой парней, готовых положить жизнь ради неких материально неуловимых понятий. Не в нынешнем, полублатном смысле этого слова, а в первичном, исконном.

Нас, как и раньше, вызывали туда, где особо бе-зобразничали их снайперы. Но если прежде мы были с двумя «СВД», то теперь за нами возили «В-94». Снайперская винтовка Драгунова тоже хорошая вещь: простое и надежное фронтовое оружие, с упрощенной автоматикой «калаша» и способное поражать незащищенные цели на дистанции до 800 метров. Вообще широко распространен миф о чудо-оружии. На самом деле результат на 80 процентов зависит от человека, а не от железяки. Просто новое железо дает новые возможности, которые либо будут раскрыты, либо нет. Нас с Вовчиком и послали сюда, чтобы искать новые возможности.

И мы их искали. Например, описанный выше съем корректировщика огня с полутора километров. «СВД» такого бы не позволила.

Разработали мы с ним и еще один хитрый прием, пригодный только с новой пушкой. Действовали втроем: мы с Вовчиком и один правильный парень из ВДВ. Две «эсвэдэшки» и одна «В-94». В зоне активности чеченских снайперов двое трудились, паля по вспышкам, а третий, с «В-94», терпеливо ждал. Когда вражеский снайпер, корректировщик или пулеметчик, загнанный «драгуновками», вынужден был прятаться в укрытие, вступал наш агрегат. Дело в том, что если дистанция была менее километра – а так чаще всего и бывает, – то укрытие, казавшееся противнику надежным, для «В-94» таковым вовсе не являлось.

На моих глазах Вовчик насквозь прошиб толстенную сосну, за которой перезаряжался «чех». Его потом привезли на броне десантники: уже мертвого, с полным животом щепок.

А на мою долю выпал тяжелый случай в самом Грозном. Нас регулярно обстреливали из одной и той же разрушенной девятиэтажки. По подземным ходам чечены и арабы – и те и те, как правило, имели отличную стрелковую подготовку – проникали ночью в здание и по заранее пристрелянным ориентирам давали несколько очередей. Потом уходили, оставив за собой пяток мин или гранат-растяжек. Урон нашим наносился небольшой, чаще солдатики подрывались на растяжках, чем страдали от обстрелов. Однако стрельба в центре города была событием уже не только военным, но и политическим.

Нас попросил помочь лично комендант Грозного. Мужик он был авторитетный, и мы с Вовчиком не отказались. Немного покумекали с ним и нашим третьим – вэдэвэшным летехой. В итоге образовался план, подозрительно похожий на тот, что предложил позавчера Ефим.

Мы пронумеровали все панели чертовой девятиэтажки: «1–1» – самая левая на первом этаже, «2–7» – седьмая слева на втором и так далее. Летеха пошел дальше и добавил в код третью цифру, от единицы до четверки, обозначавшую конкретную четверть конкретной панели.