Ради тебя
Шрифт:
– Ты так меня и не простила?
– тихо, почти шёпотом спросил Крайт.
– Слушай, постарайся нормировать мелодраматизм. Трагичный герой из тебя никакой!
– А по-моему, очень даже, - кривовато усмехнулся майор.
– И всё-таки не простила?
– Да что прощать?
– как не уговаривай себя, как не старайся дышать ровно, а от крика порой удержаться попросту невозможно. Ну вот не получается - и всё. Не начнёшь орать, так лопнешь.
– Простить обиду можно, оскорбление, я не знаю... Убийство! А мне-то что прощать? То, что мир рухнул? Ах, извините, это тоже мелодрамой отдаёт! Только вот не
– Не вопи, - посоветовал Карт.
– Да мне не вопить, мне придавить тебя хочется!
– Странное это было ощущение, чем-то похожее на связь со спиритами: Тиль на себя словно со стороны смотрела: сидит в машине женщина, растрёпанная, физиономия от злости перекошенная, щёки горят двумя совершенно круглыми пятнами, зато лоб аж в зелень отдаёт. Орёт, как базарная торговка. Ну это ли не истинная красота? Поведение, достойное уважаемого доктора.
– Я! О тебе! Забыла! Забыла, понимаешь? То есть, помнила, конечно, но это как с Колониями. Знаешь, что они где-то есть, но часто о них задумываешься? Они к тебе не имеют никакого отношения, ты к ним! Вот и я так же!
– Хорошо, - снова кивнул Крайт.
– Лучше, чем ждал. И я, и ты другие, ничего общего с теми не имеющие. «Как раньше» нет и быть не может.
– Прекрасно, что ты это понимаешь! А теперь убирайся отсюда!
– Хотя, - в своей неподражаемой манере «сам с собой» продолжал рассуждать Карт, - кое-что может быть прежним.
– Ничего «прежнее» мне не нужно!
– рявкнула Тиль.
Вернее, хотела рявкнуть, но выговорить у неё получилось только половину, а, может, и того меньше. Потому что Крайт, наконец, соизволил повернуться - и умудрился он это сделать на удивление быстро. Сгрёб Тиль - тоже быстро, ловко, как-то очень привычно. Ну а дальше...
А дальше всё стало совершенно как раньше. Просто так нужно. Просто вот так и задумало Небо. Потому что это не поцелуй, ну ничего общего с ним не имеющее. Всего лишь губы, подходящие друг другу, как осколки чашки. Всего лишь одно дыхание - не сливающееся, не в такт, а одно на двоих. Всего лишь они сами - одно. Есть же у монеты две стороны, правильно? Но монета-то целая, вот и они...
– Всё верно, - где-то очень рядом, может, даже внутри неё самой ответил Карт.
И его глаза, вместе с чёрной синевой, морщинками в уголках, складкой между насупленными бровями тоже оказались очень рядом.
Потом не стало ничего. Тиль даже потрогала руль, но он был совершенно обычным, с костяными накладками, с позолоченной эмблемой посередине. И кресло водителя совершенно обычное, только вот странно смотреть на него - пустое - со стороны. И открытая настежь дверца выглядела непривычно.
Арьере перебралась за руль, аккуратно закрыла дверь, тронула экипаж с места. И почему-то даже не обернулась, не посмотрела, куда делся майор.
***
День на самом деле выдался необычным, слишком уж много в нём было странностей и непривычностей. Привычностей, слишком уж привычных, чтобы считаться нормальными, тоже хватало, но о них думать больно. Не то чтобы душа рвалась, сердце раскалывалось, лёгкие горели горем, а остальные внутренности просто лопались - нет, совсем нет. Просто затылок, и без того налившийся чугунной тяжестью, начинало ломить совсем уж невыносимо. Но головным болям Тиль не удивлялась, они с самого детства стали привычными, родными почти.
Так вот, о странностях. Квартира, принадлежащая чете Арьере, днём оказалась совершенно незнакомой. По утрам-то Тильда видела только собственную спальню, да ещё ванную с гардеробом, в которых время вообще не определялось. Остальные же комнаты посещала исключительно по вечерам, потому как редко возвращалась домой до захода солнца. Наверное, поэтому сейчас мерещилось, будто она в чужое жильё вломилась. Не встреть её собственная привычно-нелюбезная горничная, точно бы решила, что дверьми ошиблась.
Но служанка скроила кислую физиономию, всячески демонстрируя своё недовольство неурочным появлением хозяйки. Вот и ещё одна странность, правда, не сегодняшняя, а всегдашняя, но всё же: и горничная, и кухарка, и даже приходящая девочка-поломойка встречали господина Арьере с искренним собачьим счастьем, в какое бы время он ни явился.
– Приготовьте мне чай, пожалуйста, и подайте в спальню, - попросила Тильда, снимая изрядно заляпанный жакет. И где только испачкаться успела?
– Но очень вас прошу, пусть в этот раз вода будет горячей. Я на самом деле собираюсь выпить чаю, а не принять ванну. А вот молока не нужно.
– Чай без молока?
Служанка изумилась так, будто Тильда собралась есть мясо без ножа и вилки. Стоило бы, конечно, проигнорировать вопрос, но день выдался такой необычный. Госпожа Арьере развернулась к горничной, даже вперёд шагнула, разве что руки в бока не упёрла. Может, и стоило - для весомости. Ничего бы это не изменило. Как ни старайся, а челядь упорно считала её колонисткой. И по их глубокому, ничем непоколебимому убеждению все, кто в колониях умудрился родиться, были людьми дремучими, невоспитанными, с трудом освоившими ложку.
Только вот сказать Тиль ничего не успела, служанка её опередила.
– Вас в библиотеке дожидаются, - заявила горничная постно.
– Чай всё равно в спальню подавать?
– Меня ожидают?
– изумилась Тильда, даже в грудь себя пальцем ткнув.
– Вас, - медленно, как старая черепаха, кивнула служанка.
– Дама заявила, будто госпожа Арьере ей требуется очень срочно. Я послала мальчика в ваш кабинет, но там сообщили, что доктор сегодня возвращаться не намеревалась. Тогда я связалась с домом вашего дяди...
– Я поняла. Несите чай в кабинет, - сдалась Тиль.
В нежданном визите некой дамы, которую горничная даже «госпожой» назвать не сподобилась, ничего удивительного, в общем-то, не было. Многие клиенты именно свою проблему считали наисрочнейшей, потому и дома не стеснялись беспокоить. Но очень уж сегодняшний визит оказался некстати. А как сказал утренний фабрикант: «Время - деньги!». И ещё репутация, что, конечно, важнее.
Правда, эта посетительница на клиентку никак не походила. Слишком молода - лет восемнадцать, может и меньше. Слишком уж неподобающе одета: юбка чересчур яркая, в красно-белую клетку, жакет короткий, шея открыта. И тяжёлые серьги больше бы подошли к вечернему платью. А губы барышни и вовсе оказались накрашены, да и румянец, пожалуй, не имел никакого отношения к прекрасному здоровью, смущению или жаре.