Рассказ о брате (сборник)
Шрифт:
Нортон кивнул головой на машину Бонни.
— Что, машину сменили?
— Нет! На «ягуар» я не тяну.
— Да, машина превосходнейшая, были б деньги, другой не надо, — он покивал. — Э, кстати, попросите, пожалуйста, вашего гостя, чтоб потише — а то два часа ночи, а он газует, хлопает дверцей. Не любитель ябедничать, но когда меня будят, не успел глаза сомкнуть, — тоже не люблю. — Он улыбнулся.
Я извинился, обещал передать и зашел в дом — воткнуть шнур от косилки и провести его через окно. Ни с чем не сравнимое удовольствие наблюдать, как обнажается ярко — зеленый сочный ежик травы из-под жухлой прошлогодней листвы. Самый легкий и простой способ преобразить сад. Ни Эйлина, ни я особо садоводством по увлекались, но минимум работ, необходимых, чтоб сохранить его в порядке, проделывали усердно. Скошенные травинки липли к туфлям и брюкам. Я немножко постоял, с наслаждением вдыхая свежий травяной дух, пропитываясь теплом солнышка, уже ощутимо пригревавшего на подветренной стороне. Вышел Бонни с чашкой чая.
— Эйлина говорит, на прогулку едете?
— Собираемся вроде. Как, не заскучаешь без нас?
— О чем речь! Погляжу матч по ящику. Вернетесь поздно?
— Вряд ли. А что?
— Да хотел на обед вас пригласить. Угощаю. Я ведь у вас уж сколько.
— А что, мы совсем даже не против. Куда надумал?
— Я уж здешние рестораны подзабыл. Придумайте с Эйлиной сами. Юнис согласилась пойти четвертой.
— А где вчера с ней развлекались?
— В киношку смотались. Потом купили рыбы, картошки — и к ней.
— Хм — м. Ну как, следует девушка заветам своей поэзии?
— Ой, малыш! Ну и воображение у тебя. Может, думаешь, им всем нужен только секс, так нет. Некоторым, нравится, когда их любят за их душу.
— Один — ноль в твою пользу.
— И вообще поначалу все они обожают, чтоб любили их не иначе как за душу.
— Наверное, порой это трудно дается. Между прочим, ты ночью разбудил наших соседей.
— Да ведь вы с Эйлиной не проснулись, а?
— Нет. Видно, спали крепко.
— Как Эйлина? В норме?
— А что?
— Мне показалось, она немножко сегодня, э… ну как сказать — немножко не в себе.
— Развеяться нужно. Кончу вот косить, и поедем.
Он вызвался докосить за меня, но я отказался — мне самому нравится, и он ушел в дом, а я опять пронес «флаймо» над его машиной к островку травы за домом. Вскоре мы уехали, а он остался сидеть на кухне, приглядывая за жарившимися сосисками и жуя кукурузные хлопья.
— Прогулка с этой девушкой пошла ему на пользу, — заметила Эйлина в машине.
— Что-то такое ему, конечно, требовалось.
— Как она? Похожа на свою героиню?
Я расхохотался.
— Ну уж этого не могу тебе сказать. Я тоже спросил у Бонни, а он ответил, что у меня дурное воображение.
— А ты как? Находишь ее сексуально привлекательной?
— Я тебя нахожу сексуально привлекательной.
— Ну брось, — отмахнулась она. — Признайся честно. Я ж не к тому, что ты примешься обхаживать ее.
— Ну, с тех пор, как она переменила облик — пожалуй, что да.
— А как человек она нравится?
— Вот это уже совсем другое. Нет. Не особенно.
— Почему?
— У меня сложилось впечатление, что она чересчур сосредоточена на себе, пожалуй, даже отъявленная эгоистка. И думаю, в душе Юнис наша совершенно бесчувственная.
— Значит, Бонни ей как раз под стать.
— Ты что, считаешь, Бонни бесчувственный?
— Никогда не сомневалась, что для него на свете существует лишь один человек — он сам.
— Интересно. А доказательства тому? Они у тебя есть?
— Чувство такое, и все.
Мне вспомнилась Фрэнсис. Эйлина не знает про Фрэнсис и Бонни. Парень бросает девушку. Усугубляется ли его вина, если девушка потом погибает в автомобильной катастрофе и к тому же выясняется, что она беременна? Человек ударяет другого, незнакомого. Усугубляется ли его вина, если незнакомца настигает сердечный приступ?
— Люди винят Бонни, что он сделался чванлив, едва начался его взлет. Едва только знатоки распознали его талант. Что и говорить, талант отличает его, ставит особняком. Бонни нетерпим ко всем, кому не дано подняться до его уровня, но кто все-таки берется о нем рассуждать.
— То есть ты хочешь сказать, что понять его не в состоянии никто?
— Мы не в состоянии разглядеть все грани осложнений, возникающих в жизни человека талантливого. Понять, какие тиски его зажимают.
Она промолчала, может, оттого, что не хотела покушаться на мою братскую преданность.
— Смотри-ка, — указала Эйлина, — ломают.
Фабрика, мимо которой мы проезжали, была уже почти вконец разрушена, уцелели только стены. В проемах окон синело небо, на земле громоздились груды кирпича. Строение, возведенное с расчетом на века. Его снос меньше чем через сто лет — очередной удар по текстильным городкам, быстро теряющим свою неповторимость. С появлением синтетического волокна и дешевого импорта в городках свертывались промышленные цехи, и сокращалось количество рабочих рук, требуемых для станков. «Добьемся десятичасового рабочего дня! Добьемся! Добьемся!» — скандировали когда-то жители этих долин. А в наследство им досталось автоматизированное производство и безликие типовые блочные универсамы, куда в огромных контейнерах доставляются «удобные блюда» — замороженные и консервированные продукты, непременный ассортимент.
Да… В захолустном Хауорте в том году, когда был наконец принят законопроект о десятичасовом рабочем дне, когда опубликовали «Джен Эйр», по главной улице пролегала открытая сточная канава: загрязненная вода служила каждодневно для питья, а средняя продолжительность жизни равнялась двадцати девяти годам. Срок жизни Анны Бронте подошел под этот показатель, словно бы специально отмеряли. За год до этого на ее руках умерла сестра Эмилия — в тридцать лет. Шарлотта, которой довелось принимать сестер в этот мир и провожать их из него, дотянула до тридцати девяти.
При въезде на Главную улицу я притормозил. С нашего последнего приезда сюда движение сделали односторонним, со стороны низины проложили новую объездную дорогу. Соорудили и большую автомобильную стоянку, простору для машин стало больше — хватало места и тем, кто специально приезжал в городок, совершая длинное паломничество, и другим, вроде нас, кто, повинуясь минутному капризу, сорвался в поездку к дому трех знаменитых сестер. Самим им ничего не стоило пройти пешком четыре мили до станции Кихли. Как-то вечером Шарлотта и Анна одолели этот путь в снег и метель, торопясь поспеть к ночному лондонскому почтовому поезду — сдать письмо. С удивительной вестью для издателя — Керер, Эллис и Эктон Беллы, оказывается, не те, за кого себя выдавали. Они — подумать только! — незамужние сестры из тихого домика йоркширского священника.