Рассказ о брате (сборник)
Шрифт:
Мы забрались в малолитражку. Ветер был по — прежнему холодный, но через стекло уже припекало солнце.
— Поедем через холмы, вкруговую?
— Да.
Я запустил мотор.
— Пятьдесят потомков! — произнесла Эйлина. — Я про женщину, о которой Моника рассказывала. Еще при жизни — пятьдесят!
— Слава богу, не все так плодовиты. Не то скоро б на головах друг у друга стояли.
Эйлина отмолчалась.
— Я тут наткнулся на интересную мысль в «Джен Эйр», — перегнувшись, я взял книгу с заднего сиденья и распахнул на заложенной странице: — «Безволие и глупость ныть, что не под силу переносить выпавшее вам на долю. Что требует судьба, то и неси». Совет суровый, но в общем, верный.
— Помню. Слова Элен Бернс. Ее утешает сознание, что после смерти ей предстоит другая жизнь.
— Ну а мы знаем, что другой не предвидится, поэтому нам надлежит наилучшим образом распорядиться этой и быть благодарными за все наши удачи. — Я оглянулся. Поблизости никого. Наклонившись к Эйлине, я поцеловал ее холодную щеку, рука моя скользнула ей под пальто.
Когда мы приехали домой, у нас сидела Юнис. Наряжена в широкое в мелкую сборку платье, те же дымчато — серые чулки и черные лакированные туфли на высоком каблуке. Они с Бонни гоняли чаи и смотрели теленовости — спортивную хронику.
— Ну, как тут у вас? — спросил я, подразумевая Бонни.
— Продули, — откликнулся брат. — Три — один.
— А игру поглядели?
— Нет. Вот этот тип, — Бонни кивнул на тарахтящего комментатора, — только что отрапортовал: «Отсутствие Бонни Тейлора, отстраненного клубом от игры, существенно повлияло на ход матча и сказалось на результате». Чудеса, меня вдруг произвели в маги и волшебники.
Эйлина скрылась наверху, не успели мы порог перешагнуть. Я нашел ее в спальне, она выбирала платье для ресторана, клокоча от раздражения, что в доме оказалась Юнис.
— Гордон, дом — наш, — злилась она. — Сюда мы приглашаем лишь по своему усмотрению.
— Может, он решил, что так удобнее, чем заезжать за ней потом.
— Но мне совсем не нравится, приходишь домой — а тут, извольте, полно незваных гостей.
— Со стороны послушать — подумают, Бонни без нас тут вечеринки закатывает. В конце концов, девушка идет с нами на обед. Ты что, не желаешь идти?
— Я желаю. И уже, между прочим, как видишь, собираюсь. Мне просто не нравится, как Бонни тут распоряжается. У нас не гостиница.
— Чем же он так провинился? Что тебя задело?
Она промолчала. Я вытащил костюм, рубашку, галстук и пошел следом за ней в ванную. Наткнувшись на запертую дверь, ругнулся, но тут же вспомнил: все-таки мы в доме не одни. Дверь рядом с ванной открыта. Тут мой кабинет. Эйлина предпочитает заниматься в гостиной, пристроив тетрадь на колене. К тому же все-таки это я замахиваюсь на сочинительство, которое, как известно, требует тишины и уединения. «Замахиваюсь», — по — другому и не назовешь мои потуги на творчество, признавался я себе.
Мне казалось, стан сочинителей делается все многолюднее. Обладая достаточной восприимчивостью, многие стараются передать на бумаге, что означает быть человеком. Но я очень четко понимал разницу между зудом случайного порыва и нераздельной отдачей творчеству, требующей регулярного упорного труда в единоборстве между словом и чистым листом бумаги.
На столе у меня грудилась стопка школьных сочинений, к понедельнику я должен был их проверить и выставить оценки. Рассеянно пролистав верхнее, я сдвинул стопку в сторону. В колонке лопотала вода. Шаги по лестнице, поднимается кто-то. Ага, Юнис. Она торкнулась в запертую дверь ванной и, обернувшись, увидела меня.
— Занято, — констатировал я.
— Потерпим. — Едва войдя, девушка остановилась у порога.
— Хотите, подождите тут. Передо мной войдете.
Ну вот, тут же спохватился я, поощрил остаться, а Эйлина, увидев ее тут, пожалуй, разозлится еще больше.
— А могу покричать вам, как освободится.
— Да ну, подожду. Если не мешаю.
— Нет, нет, пожалуйста.
Она подошла к столу, оглядела комнату: книжные полки, бюро, плакаты, гравюры и фотографии на стенах.
— Славненькая берлога.
— Да, ничего. Устраивался с прицелом — все должно служить неослабному творческому горению.
— О?
Но я же ее наставник! Одно дело признавать недостатки наедине с собой, и совсем другое — поверять их ученице.
— Главная беда — нет времени, — выдвинул я самое хилое из оправданий.
— Боюсь, это всегдашняя наша отговорка, — она взялась за журнал. На обложке пухлогубая красотка возлежала на шелковых подушках, одна грудь обнажена, рука прикрывает живот. Внутри была подобная фотография, но рука уже ничего не прикрывала. — Что-то ничего творческого тут не проглядывается, — вывела Юнис.
— Напиши вы рассказ, а не поэму, пожалуй, сумели б продать в этот журнал.
— Вправду так считаете? — Она пустила страницы веером.
— Да нет. Разве что десяток лет назад. Но смерть эвфемизмов положила конец литературной отделке произведений.
Юнис задержалась на страничке прозы.
— А, понятно, про что вы. Теперь слова пишут, не задумываясь, лишь бы слова. И повторяют и повторяют их, аж с души воротит.
— Случайный набор самого примитивного свойства. Как у вас подвигается с Бонни?
— Ему не мешает многому поучиться. Похоже, с интеллигентными женщинами ему не приходилось общаться.
— Да, тут вы в чем-то правы.
Мне стало неловко. Не из-за журнала, его Юнис уже отложила, а потому, что не подыскивалась тема для досужей болтовни. А темы растерялись оттого, что я не желал ее присутствия здесь, не хотел, чтобы ее отпечаток ложился на окружающее. Кабинет не достояние общественности. Следующий раз на занятиях она будет воображать меня в этой обстановке, знать, что окружает меня в минуту самых моих сокровенных размышлений. А то еще примется строить догадки, почему это я сам не сотворю чего-то значительного, а только их подстегиваю — творите, да еще и деньги за поучение беру.