Рассказ о брате (сборник)
Шрифт:
— Но сам же предупреждал, что мне запрещено употреблять слово «милый»?
— Ага, попалась! Еще один штраф.
Юнис кивнула, когда Эйлина задержала полный половник бульона над ее чашкой.
— Мило, мило, мило, — зачастила она. — Мило!
— Гляди, Гордон, Юнис-то не по вкусу наша игра, — пожаловался Бонни. — Так и норовит поломать.
— Игра ваша в зубах навязла, — возразила Юнис.
— Так вот ты как заговорила? — Бонни доел суп, но поднимая глаз на девушку, и отрицательно помотал головой, когда Эйлина протянула половник к его чашке.
— Как нам с ней поступить, Гордон?
— И мне забава ваша прискучила, — поддержала Эйлина.
— Ну в таком случае — окружен и сдаюсь!
Принесли горячее. Метрдотель самолично доставил
шампанское.
— Наливать?
— Ага, давайте, — Бонни тронул бутылку. — Отлично.
Вылетела с легким хлопком пробка. На нас оборачивались. Какая-то женщина улыбнулась. Бонни поднял бокал.
— За поэзию! Всюду, где встречается!
— Ммм, — причмокнула Юнис. — Ничего нет лучше!
— Ты про поэзию? — уточнил Бонни. — Или про шампанское?
— Про шампанское. Нечего смешивать одно с другим.
Эйлина принялась раскладывать по чашкам жареный рис. Проворные палочки Юнис подцепили цыпленка и кешью.
— Нет, ты не права. Шампанское идет ко всему, — изрек Бонни. Он нацелился палочками на кушанья. — Гордон, ты заказывал. Что порекомендуешь?
— У меня вкусно, — с полным ртом едва выговорила Юнис.
— Да ну тебя! Еще одурачишь!
— Попробуй утку, — предложил я и подвинул ему блюдо. — Помнишь, Эйлина, как мы пили шампанское в летнем кафе напротив Реймского собора?
— Да. На нас тогда налетели осы.
— Любую романтику что-то да подгадит, — заключил Бонни.
— Неважно! — возразила Эйлина. — Победили мы!
Тогда в Реймсе мы с Эйлиной, разомлев от шампанского, любили друг друга в отеле (отель — одно название: так, скромненькая крыша над головой, постель и завтрак). Мы заснули, а проснувшись, отправились обедать. Но выбор оказался на удивление скудным: в этом провинциальном городке в девять вечера уже наступила ночь, он прятался за жалюзи. «Только и всего, что величественный собор, — ворчал я, пока мы тащились от одного запертого ресторана к другому, — а так ничем не лучше, чем в Барнсли». — «Нет, в Барнсли лучше, — поправила Эйлина, — там китайский ресторанчик открыт до полуночи». Но нам все-таки удалось набрести на ресторан, владелец которого не успел закрыться. Помню, я еще побранился с ним на скудном французском, а он лениво отругивался на скудном английском. Перебранка разгорелась из-за отсутствия газа в минеральной воде, заказанной Эйлиной. Бутылку принесли уже распечатанной, и меня охватили подозрения, что нацедили водичку прямо из-под крана. Спать нам не хотелось, но податься больше было некуда, и мы промаялись всю ночь. На следующее утро, выбираясь на юг, я сделал два круга по кольцевой, прежде чем отыскал нужный поворот. Шел наш медовый месяц.
Усадив посетителей за соседний столик, к нам опять подскочил метрдотель. Приметив, что бокал Юнис пуст, он налил вина ей и дополнил наши три бокала. Меня подобная обходительность всегда злит — ведь это, в сущности, поощрение жадности: чем быстрее человек пьет, тем больше ему достается, а бутылка пустеет, и другим остается меньше.
Бонни кивнул официанту, окинул взглядом Юнис, поглощенную деликатесами, и спросил с вкрадчивым простодушием;
— Юнис, а у тебя с кем случилась самая памятная любовь?
— Ну уж извини!
— Та, о которой ты сочинила поэму? Угу?
— Какую поэму?
— Ну свою. Ты еще заходила за ней к Гордону.
— Так ты что, читал?
— Гордон мне показал. А разве стихи не для посторонних глаз? Прости.
— Поэма еще не опубликована.
— Ладно, кончай скромничать. Мне понравилось. Хотя, само собой, я не спец вроде Гордона, но даже я проникся. Недурна. Совсем недурна. Будешь пробивать в печать?
— Со временем, возможно. Но с чего ты взял, что она автобиографическая?
— Ты, Юнис, точь — в-точь девушка из поэмы. Сдержанная такая, не настырная, не нахалка. Много размышляешь, да скупо болтаешь.
— Разыгрывать меня взялся, что ли?
— Не, серьезно. А как ты набрела на такой сюжет? Мне понятно, как поэтов осеняет идея написать о нарциссах, о деревьях… Но такие картинки…
— Поэты должны обладать живым воображением.
— Ах, вон как! Воображение! А я-то думал, главнее всего — жизненный опыт.
— Заимствовать сюжет из личных переживаний необязательно.
— Не, ну это понятно. Убивать там, пытать и калечить людей — зачем это? Но секс приятен и доступен всем. Что толку, например, спрашивать Гордона или Эйлину, кого они любят больше всех. Что им отвечать при данных обстоятельствах? Само собой, скажут — друг друга. Но мы-то с тобой, Юнис, мы — птицы вольные, перед нами весь мир. По — моему, эмансипация женщин — придумка хоть куда.
— Ты хам! Настоящий хам! Вот ты кто! — выпалила Юнис.
— Вот те на! Чего это? Думал, ведем приятную беседу о развлечениях, всем понятных. За бутылочкой шампанского, деликатесами разными. Думал, милый вечерок у нас.
— Катись ты вместе со своими милостями! — Юнис швырнула салфетку, подхватила с полу сумочку и ушла в холл.
Лицо Эйлины горело, она уткнулась в чашку, царапая палочкой скатерть.
— А знаешь, она права, — наконец подняв глаза на Бонни, выговорила она.
— О чем ты, Эйлина? Не пойму.
— Понимаешь прекрасно. А я вот не пойму, в чем смысл — зачем приглашать, а потом оскорблять человека, — Эйлина скрутила салфетку и встала. — Пойду к ней.
— Ну, теперь давай ты, братец, — повернулся ко мне Бонни, когда Эйлина ушла.
— Что именно?
— Послушаем твой выговор.
— Ты сам на это упорно напрашивался. Не пойму только, чего ради.
— Что, не слыхал никогда о грязной игре на поле? Когда мяч отобрать не удается, дают подножку.
— Приставал к ней вчера?
— А ты как думал? Слопал рыбу, обтер рот и без проволочек подкатился.
— И, как я понимаю, ничего не вышло?
— Очень правильно понимаешь. Ничегошеньки.
— Девушка не обязана тебе уступать.
— А почему? Потому что знает — будет со мной, когда захочется ей. В ее власти подарить мне — ну назовем это — утешение. Но нет, она такая же, как все. То приманивает, то убегает. А пожелает — уступит.